— И что это значит?
— Очевидно, я не была уверена.
— А теперь ты уверена?
— Я старею.
— Сколько тебе лет?
— В августе исполнилось тридцать два.
— Ты выглядишь моложе.
— Нет, не выгляжу.
Она высокая, в ее длинных темных волосах проглядывает — если получше присмотреться — седина.
Она говорит: «При первом нашем знакомстве ты был пьян, как сапожник».
— Да, я помню.
Я наткнулся на нее в самой рядовой ситуации, на вечеринке с коктейлями, и она сразу же занялась моими руками — сперва трогала их пальцами, а затем вцепилась в запястья, самым возбужденным и необузданным образом, продолжая при этом спокойно рассуждать о каких - то там фильмах.
Чудесная, необыкновенная женщина.
* * *
Она хочет сходить в церковь!
—
— Сегодня воскресенье.
— Я не видел церковь изнутри двадцать лет. Если не считать те, что в Европе. Соборы.
— Я хожу в церковь.
— В какую?
— Пресвитерианскую.
— Ты пресвитерианка?
— Была когда-то.
Я нашел в телефонном справочнике пресвитерианскую церковь.
Мы сидим в церкви бок о бок, ни дать ни взять супружеская парочка. Бежевый полотняный костюм преображает ее тело в нечто тихое, безопасное, по-воскресному благостное.
Слева и справа от кафедры, на высоких резных стульях, восседают два священника. Один молодой, другой старый. Они ведут службу по очереди. За нашими спинами располагается хор, солирующий тенор поразительно хорош, я даже оборачиваюсь, чтобы взглянуть на него.
Мы встаем, садимся и поем вместе со всеми остальными, руководствуясь мимеографированным распорядком.
Старый священник, хрупкий, горбоносый, с коротким ежиком седых волос, одетый в черную сутану и тонкий белый стихарь с кружевами, стоит за кафедрой.
— Жертва, — говорит священник.
Он вскидывает глаза к галерее, где расположился хор, снова смотрит на нас и повторяет:
— Жертва.
Мы слушаем великолепную проповедь о Жертве с цитатами из Эврипида и А. Э. Хаусмана[58].
После службы мы едем домой, и я снова ее привязываю.
* * *
Это верно, что К. никогда никого не поймает. С таким-то топорным подходом к делу. Он бы еще слонялся по темным закоулкам с рогожным мешком в руках.
П. применяет маленькие стрелки со снотворным, выпускаемые устройством, замаскированным под воскресный выпуск «Нью-Йорк тайме».
Д. применяет шахматы, что, конечно же, несколько сужает его поле деятельности.
С. применяет заклятие, унаследованное им от прабабушки.
Ф. применяет свое недомогание.
Т. применяет лассо. Он способен крутить над самой землей двадцатифутовую петлю, впрыгивая в нее и выпрыгивая ногами, обутыми в стопятидесятидолларовые ковбойские сапоги ручной работы. Завораживающая картина.
С. обвиняют в ночной охоте с применением автомобильных фар, применительно к оленям законы нашего штата признают этот способ браконьерским. Однако в этих законах нет ни слова о женщинах.
X. применяет дионисический экстаз.
Л. профессионал высочайшей пробы. Насколько я знаю, у него их сейчас четыре.
Я применяю «Джека Дэниэлс».
* * *
Я стою рядом с одним из «вытаращенных» портретов и размышляю, а не вскрыть ли конверт под паром.
Возможно, это самая заурядная мольба о спасении.
Я решаю, что лучше уж мне не знать, что там в письме, и отправляю его по почте, вкупе с телефонным счетом и маленьким (25 $) пожертвованием на безнадежное,
но благородное начинание.
#9830; * *
Спим ли мы вместе? Да.
Ну что об этом скажешь?
Это — наименее странный аспект нашей временной совместной жизни. Это заурядно, как хлеб.
Она говорит мне, что и как. Иногда на меня снисходит вдохновение, в такие моменты я не нуждаюсь в указаниях. Как-то я отметил место на полу, где мы занимались любовью, крестиком из лейкопластыря. Увидев этот крестик, она рассмеялась. Откуда следует, что иногда я способен ее развеселить.
О чем она думает? Откуда мне знать? Возможно, она воспринимает происходящее как небольшое отступление от своей «настоящей» жизни, нечто вроде пребывания в больнице или, скажем, участия в большом жюри, собранном для рассмотрения дела об убийстве, когда присяжных полностью изолируют от общества в какой-нибудь гостинице. Я ее преступно похитил, что безусловно ставит меня в положение виновного — обстоятельство, позволяющее ей относиться ко мне мягко и снисходительно.
Она восхитительная женщина и прекрасно осведомлена о своей восхитительности, а потому проявляет (вполне оправданно) некоторое самодовольство.
Веревка имеет длину в сорок футов (то есть женщина может свободно перемещаться на сорок футов в любом направлении) и представляет собой в действительности нитку — мерсеризированный хлопок цветового оттенка 1443, изготовлено в Белдинге.
Что она думает обо мне? Вчера она бросилась на меня и трижды злобно ударила в живот книгой — «викинговским» однотомником Мильтона. Позднее я посетил ее в ее комнате и был удостоен самого теплого приема. Она позволила мне наблюдать, как она делает физические упражнения. Каждое упражнение имеет свое название, и я уже знаю все эти названия: «бумеранг», «арбуз», «вращение бедрами», «ромб», «хлыст», «объятие», «фары», «закрутка сидя», «лебедь», «лук и стрела», «черепаха», «пирамида», «кувырок», «аккордеон». Ее движения поразительно эротичны. Я встал на колени и дотронулся до нее. Она улыбнулась и сказала, не сейчас. Я вернулся в свою комнату и стал смотреть телевизор — «Огромный мир спорта», футбольный матч в Сан-Паулу.
* * *
Пойманная женщина курит трубку. У ее трубки длинный, изящно изогнутый чубук и белая фарфоровая чашечка, разрисованная маленькими красными цветочками.
— А уж чопорный, — говорит она неожиданно, — словно ему пять зонтиков в задницу загнали.
— Кто?
— Мой супруг. И все же он очень приличный человек. Конечно же в этом нет ничего необычного. Если разобраться, очень многие люди очень приличны. Таких, я думаю, большинство. Даже ты.
Нас окутывает аромат ее особого (дамская смесь) табака.
