— Все это сильно смахивает на кино. Не сочти мои слова за критику. Я люблю, когда как в кино.
Меня охватывает легкое раздражение. Столько усилий, а она вдруг про какое-то там кино, ничего лучше придумать не может.
— Это не кино.
— Кино, — говорит она, — Кинокинокинокино.
* * *
Позвонил до крайности возбужденный М.
— Моя заболела, — говорит он.
— А что такое?
— Не знаю. Она словно в каком-то ступоре. Не хочет есть. Не хочет полировать. Не хочет играть на флейте.
Пленница М. - безжопая, очень стильная женщина, обладающая далеко не незначительной красотой.
— Она тоскует, — говорю я.
— Да.
— Это плохо.
— Да.
Я притворяюсь, что задумался, — М. любит, чтобы к его неприятностям относились серьезно.
— Поговори с ней. Скажи ей так: «С тобой, о леди, я в раю, пленен и опьянен».
— Откуда это?
— Это цитата. Очень могущественная.
— Я попробую. Опьянен и пленен.
— Нет. Пленен и опьянен. Хотя, пожалуй, так, как ты сказал, будет лучше. Пленен в конце.
— О'кей. Так я и скажу. Спасибо. Я люблю свою больше, чем ты — твою.
— Нет, не больше.
— Конечно больше.
Я сунул в рот большой палец правой руки, откусил
его и предложил М. сделать то же самое.
#9830; * *
Крайне медлительный почтальон принес женщине ответ на ее письмо.
Я смотрю, как она вскрывает конверт.
— Вот же ублюдок, — говорит она.
— Что он пишет?
— Невероятный ублюдок.
— Так что там?
— Я предоставляю ему возможность спасти меня на белом коне — много ли в этой жизни подобных моментов истинного величия? — а он рассусоливает, как они с дочкой хорошо живут. Как это здорово, что теперь она почти не плачет. Как спокойно стало в квартире.
— Вот же ублюдок, — говорю я, почти не скрывая радости.
— Я прямо вижу, как он сидит на кухне у микроволновой печи и читает этот свой «Роллинг Стоун».
— А он что, читает «Роллинг Стоун»?
— Он считает «Роллинг Стоун» классным журналом.
— Ну, если…
— Ему не полагается читать «Роллинг Стоун». Этот журнал нацелен на другую аудиторию. А с этого мудилы песок сыплется.
— Ты в ярости.
— Мягко сказано.
— Ну и что же ты намерена сделать?
Она на секунду задумывается.
— А что у тебя с рукой? — спрашивает она, обратив наконец внимание.
— Ничего, — говорю я, пряча перевязанную руку за спину. (Само собой, я не отгрыз палец напрочь, хотя и надкусил его весьма основательно.)
— Отведи меня в мою комнату и привяжи, — говорит она. — Я хочу его поненавидеть.
Я отвожу ее в ее комнату, сам же иду в свою комнату и сажусь смотреть «Огромный мир спорта» — международный турнир по фехтованию в Белграде.
* * *
Наутро, за завтраком, пойманная женщина обратила всю свою ярость против меня.
Я дерьмо, самовлюбленный попугай, телевизионный маньяк, пустозвон, скользкий тип, чудовищный трус, трусливо воспользовавшийся, и т. д. и т. д. И я слишком много пью.
Все это абсолютно верно. Я и сам зачастую прихожу к аналогичным выводам, особенно — по не совсем ясной причине — в моменты сразу же после просыпания.
Я подложил себе на тарелку кусок канадского бекона.
— Мелкий пакостник, привыкший все делать исподтишка. — Она распаляла себя все дальше и дальше. — Человек, который…
Я лювлю ее в видоискатель «Пентакса» и отщелкиваю новую серию кадров. В ярости.
Поимка женщины неизбежно влечет за собой некую трудность: исходный поступок задает стандарт, который почти невозможно поддерживать, тем более — превзойти.
* * *
Она говорит:
— Он хочет забрать у меня ребенка. Он хочет оставить ребенка у себя. Он похитил мою дочку.
— Когда ты вернешься, она будет на месте. Можешь не сомневаться.
— Когда это будет?
— Спроси у себя самой. Тебе решать.
— Хм.
Почему я не могу жениться на одной из них и прожить с ней в ссорах и разладе всю остальную жизнь? Я уже пробовал.
— Сними меня еще.
— Я снимал тебя вполне достаточно. Я не хочу больше никаких снимков.
— Тогда я уйду во вторник.
— Вторник. Прекрасно. Это будет завтра.
— Завтра вторник?
— Да.
— О!
Она хватает мяч и притворяется, что хочет разбить окно.
— А бывало так, чтобы ты поймал женщину снова — после того, как ты поймал ее однажды?
— Это почти неслыханно.
— А почему бы и нет?
— Так не бывает.
— Почему?
— Не бывает, и все тут.
— Завтра. Ох, Господи.
Я иду на кухню и берусь за мытье посуды — чем больше ты делаешь черной работы, тем лучше к тебе относятся, это я уже усвоил.
* * *
Я вхожу в ее комнату. Там стоит Л.
— Что у тебя с рукой? — спрашивает он.
— Ничего, — говорю я.
