Несколько дней спустя, когда Джон вместе со своими спутниками уже взошел на борт готового к отправке судна, ждавшего их в Ливерпуле, Элеонор умерла. Он узнал об этом много месяцев спустя, в Канаде, хотя успел отправить ей за это время несколько утешительных, ободряющих писем. Печальная новость его не слишком удивила.
«Она умерла за великое дело, она умерла за Арктику» — было написано в газетах.
— Вполне возможно, — отозвался на это Эллиот. — Она умерла. Но свою жизнь она отдала литературе!
Мистер Шап страшно рассердился:
— Она доказала свое величие. Ради чего человек жертвует своей жизнью — ради Арктики, свободы греков или литературы, не имеет никакого значения!
Мисс Таттл не могла больше этого слушать:
— Она любила его, все дело только в этом!
Они затеяли спор, каждый из участников которого пытался объяснить другому, в чем состоит суть дела. Им не хватало Элеонор, той, прежней, смеющейся Элеонор, которая с легкостью пресекала всякий спор, принимаясь громко и восторженно рассказывать о самой себе. Ах, как быстро все становится прошлым.
Второе путешествие, длившееся с 1825 по 1827 год, прошло легко и беззаботно, как детский сон на каникулах.
Теперь они знали все, но еще большему научились. У них имелись хорошие, крепкие лодки, которые Франклин велел построить для переходов по рекам и обследования морского побережья, провианта было в избытке, и отношения с торговыми компаниями складывались превосходно. Единственное, что могло еще представлять опасность, — воинственные эскимосы. Но и тут им необыкновенно повезло: им попадались только такие племена, которые, оценив бесстрашие и дружелюбие пришельцев, отвечали им тем же. Франклин записывал и заучивал все, что только видел и слышал, ибо ясно было одно: раз эскимосы могут жить в этих условиях, значит, могут жить и другие, нужно только делать, как они. Август снова был при них и переводил все подряд, важное и на первый взгляд не очень важное. Франклин, основываясь на своей системе смотреть и видеть, разработал новую систему — систему вопросов. Он убедился в том, что не имеет никакого смысла задавать «командирские вопросы», на которые не предполагается иного ответа, кроме «да» или «нет». На такие вопросы эскимосы из ложной вежливости, которая только сбивала с толку, неизменно отвечали «да». Теперь главным словом для Франклина стало слово «как».
Его тетрадь постепенно заполнялась записями: «Эрнайек — гарпун с притороченным тюленьим пузырем, анговак — большое копье, капот — маленькая стрела для птиц, нугуит — большая». У каждого приспособления было свое предназначение, и если хотеть научиться обращаться с ними, нужно было еще и кое-что другое: способность сосредоточиваться и собираться, без этого в такой местности ничего не увидишь и не поймаешь. А ничего не поймать означало верную смерть.
Радовало и то, что Бек наконец осознал какие-то важные вещи. Быть может, он повзрослел, а может быть, просто понял, что никакое открытие невозможно без спокойного, медленного наблюдения. Более того, однажды он сказал:
— Если мы превосходим эскимосов по уму и количеству оружия, то нужно употребить ум на то, чтобы обойтись без применения оружия. — Вот тебе, пожалуйста! И это говорит Джордж Бек, лейтенант военного флота!
Одежда эскимосов: исподнее — двуслойное, из тонкой кожи, утепленное гагачьим пухом, штаны — из лисьего или медвежьего меха, чулки — из заячьего меха, кровати — из шкур мускусных быков… — понятно, почему они никогда не мерзнут!
Хотя они и привезли с собою лодки, они решили поучиться, как делать хорошую лодку из моржовой шкуры и костей. Приметили они и как замораживать запасы мяса и пушнины, чтобы потом из них сооружать особые сани. Это позволяло значительно уменьшить вес и тем самым снизить нагрузку на собак. Используя деревянные ножи, они вырезали изо льда кирпичи, из которых строили себе ледяные хижины, сохранявшие тепло гораздо лучше, чем любая армейская походная палатка. Многое из того, что европейцы обычно берут в такие путешествия, стало казаться им скоро лишь ненужным грузом, тащить с собой который означало только создавать лишние трудности.
В один из дней Джон Франклин записал в своем дневнике: «Нам остается только благодарить судьбу за счастье».
Количество вещей, которым можно было научиться, увеличивалось в геометрической прогрессии, и был во всем этом какой-то пьянящий азарт, пробуждавший жадность глаз и ума. Когда Бек в первый раз, после многочасового ожидания, загарпунил тюленя, который на полсекунды высунул нос из проруби, он пустился на радостях в пляс и скакал по льду, пока не поскользнулся, он завалился на спину и принялся орать во все горло:
— Могу! Могу!
Он много раз пытался, но все никак не мог. Как же это вышло, что он смог научиться такому? Значит, все-таки можно стать быстрее, чем ты есть на самом деле? У Франклина был его застывший взгляд, которым он пользовался в чрезвычайных ситуациях, но он помогал действовать быстрее благодаря тому, что отбирал нужное и отсекал ненужное, а вовсе не благодаря тому, что ускорял реакцию.
— Как вы этого добились, мистер Бек?
— Очень просто, сэр. Вы не должны ни о чем больше думать, только о цели.
— Это я умею, — ответил Джон. — Но когда я концентрируюсь на одном-единственном предмете, это означает следующее: мои мысли так долго вертятся вокруг него, пока вся моя голова не усвоит его целиком и полностью.
— Нет, тут совсем другое! — возразил Бек. — Только небольшая часть мозга должна быть направлена на предмет, та, что заведует броском. Попытайтесь еще раз!
Франклин замешкался с ответом.
— Я должен еще как следует обдумать, получится ли это. Вот тогда и попытаюсь, — ответил он. Он знал, что никогда не сможет подбить тюленя. Но то, что он услышал, заинтересовало его.
Бек притащил свою добычу в лагерь. Они угостились сырой печенью и узнали: охотнику никогда ничего не достается, он охотится для других. Подходящее правило для Франклиновой системы, во всяком случае достойное того, чтобы его обдумать.
Северо-Западный проход они не обнаружили, и все же путешествие можно было считать вполне успешным: изучена значительная часть побережья и отражена на карте, составлена богатая коллекция хороших этнографических рисунков. Теперь можно было с определенностью сказать, как проходит Северо- Западный путь между устьем реки Копермайн и Беринговым проливом. Осталась только часть между Гудзоновым заливом и мысом Тернагейн.
Где же та самая «гордая вершина»? Джон установил флаг, сделанный Элеонор, в устье большой реки, которую он назвал по имени ее открывателя — Макензи.
Свой отчет о втором путешествии Джон хотел назвать «Радости Арктики». Однако издатель ни в какую не соглашался:
— Кому нужна радостная Арктика, мистер Франклин?! Она должна быть страшной и ужасной, дабы открыватели предстали перед публикой настоящими героями!
— Да, но в этом и заключается ведь смысл всякого открытия, — возразил Франклин. — Исследовать до тех пор, пока не обнаружатся радостные стороны.
— Все верно, но только пусть это останется между нами! — ответил издатель.
Книга вышла под нейтральным названием «Второе путешествие к берегам Арктики» и продавалась хорошо. Джон продолжал оставаться знаменитым благодаря своему первому путешествию. Мистер Мюррей оказался прав. Читатели поняли лишь то, что они уже и так усвоили из первой книги, и ни к чему было их сбивать с толку. Время поджимало, мнение сложилось, и новые детали остались втуне.
Лондон весь дымился. Количество аппаратов, машин, железных конструкций с каждым днем увеличивалось, и это называлось прогрессом. Выгоды от него никому никакой не было, хотя многие в нем участвовали. Большинство взирало на него с сияющим взором, заходясь от восторга: «С ума сойти можно!» Прогресс был своеобразным безумием, но он приносил славу Англии и пробуждал в сердцах любовь к собственной нации, даже если каждый в отдельности и не получал от него ощутимой прибыли.
