Рафик поморщился, пожевал губами, вспоминая.
– Ну, лет пять как… А что?
– А ничего. Она когда-нибудь другой была?
– Какой другой?
– Ну, вообще… другой…
Шеф неожиданно выпрямился. Взглянул на Глеба зло и остро:
– А, вот ты о чем… Была, Глеб, была. Как это ни странно… Материлась как биндюжник всегда, глазками стреляла всегда, но как бы тебе объяснить… понимала. А сейчас – звездняк такой, что… Да ты и сам все понимаешь…
Глеб кивнул:
– Кажется, понимаю…
– Понимаешь?! Да ни хрена ты не понимаешь!!! Ты думаешь, она не знает, что полстраны новости смотрит только для того, чтоб на ее сиськи полюбоваться?!! Рейтинги такие, что Главный в жопу ее готов через раз целовать!!! Хорошо еще, что через раз…
Глеб хмыкнул:
– Что, так и не дала?
Рафик расхохотался.
Зло и немного дерганно.
– Даст она, как же… Это раньше, пока карьеру делала, она даже осветителям себя давала драть как сидорову козу. Чтоб свет правильно выстраивали… А теперь… Звезда, блин…
Глеб неожиданно резко выпрямился в кресле. Затушил окурок, заломил бровь домиком, посмотрел на шефа – как бритвой резанул. Художник поспешно отодвинулся: такие взгляды он слишком хорошо знал и помнил.
По Чечне.
Ну его на хер.
От греха…
– Вот, значит, в чем дело… Осветителям, говоришь, давала… А ты, что, свечку держал?
Шеф попытался что-то буркнуть в ответ, но Глеб остановил его резким и властным жестом.
– Заткнись!
И коротким движением вытер тыльной стороной ладони внезапно покрывшийся испариной лоб.
– Ты ж ее тоже наверняка хотел, Степаныч?!. Что, не дала? Так будь мужиком! И запомни, шеф: Ленка Скворцова – мой друг. А я друзей не сдаю. Ты знаешь. Тебя я в свое время тоже не сдал. И, Рафик, – либо вообще больше не приходи в этот кабинет, либо засунь свою кобелиную сущность себе в дупло и изволь не таскать говно о моих близких. По крайней мере, при мне. Понял?
Рафик грузно оплыл в кресле.
Маленькие, глубоко сидящие глазки бывалого информационного волка, одинаково умелого и бесстрашного и в новостийных схватках и в коридорных баталиях, смотрели на Глеба с такой тяжелой ненавистью, что, казалось, еще немного, и всё.
Кранты обозревателю.
Но Рафик неожиданно тяжело поднялся из кресла, перегнулся через стол и, подтянув к себе Глеба за лацканы пиджака, молча поцеловал в лоб.
Потом рухнул обратно и взял еще одну сигарету.
На этот раз уже без разрешения.
– Блин, Ларин… А ведь права эта сучка – как тебя здесь не хватало… Все, пора тебе завязывать с этими командировками. Хочешь, на выпуск поставлю? Пока – на дневной, но с твоими мозгами ты влет до вечерних дорастешь… Понимаю, что конкурента ращу, но с твоим появлением здесь воздух чище становится. Несмотря на перегар… Как, подумаешь?
Глеб расхохотался, встал и, обойдя вокруг стола, обнял Рафика и тоже поцеловал его – прямо в колючую, покрытую седеющей щетиной щеку.
– Ну, татарин, ты даешь… С ума, что ли, спрыгнул? Я – и на выпуске… Я ж как-нибудь не выдержу, нажрусь, и получишь ты, дурак, то, о чем давно мечтал: пьяного в жопу комментатора аккурат в прямом эфире… Да и мирить вас, тутошних, постоянно – никаких нервов не хватит… Лучше уж в Чечню, там хоть все понятно: тут – спецназ, тут – ОМОН, там – моджахеды… И никаких истерик…
Рафик потрепал Глеба по плечу, шмыгнул носом и медленно выбрался из гостевого кресла.
– А ты все-таки подумай… Не мальчик уже по горам-то скакать, аки тур какой-нить…
– Аки кто? – Художник, наблюдавший за перепалкой старых приятелей безо всякого интереса – привык давно, – последним словом явно заинтересовался.
– Аки тур. – Рафик медленно, со вкусом затянулся и затушил окурок в уже почти полной пепельнице. – Козел есть такой. Горный. Типа тебя… Да, Глеб, тебя, кстати, дядя Федор разыскивал. Просил, как появишься – сразу к нему заглянуть. В коммерческую дирекцию.
И величественно направился в сторону выхода.
– Вот, – горестно вздохнул ему вслед Сашка, – всегда так. Бояре дерутся, а у холопов чубы трещат… Теперь еще и козлом назвали ни за что, ни про что… Разве ж это жизнь…
Даже со спины было заметно, что информационный босс довольно ухмыляется. Ну, а как же еще…
Хоть кого-то уел…
В дверях Рафик столкнулся с подтянутым, благоухающим дорогим одеколоном Шацких.
– Добрый день, Рафик Степанович. – Ваня был как всегда безукоризненно корректен. – Как здоровье?
– Да нормально. Пошел на… Вот, – пробурчало в ответ начальство и неторопливо удалилось по коридору.
Глеба уже просто корежило от смеха.
Знать бы ему, бедолаге, что будет дальше, силы бы экономил, конечно. Но в будущее, даже в самое ближайшее, как известно, заглянуть удается только избранным.
Глеб Ларин, военный обозреватель центрального телевидения, к таким, к сожалению, явно не относился.
После того, как начальство скрылось, Шацких буквально преобразился. Причем не в лучшую сторону.
Куда только делись вальяжность и аристократический лоск: к сейфу рванул обычный уличный алкаш с лихорадочно горящими сухими глазами. Руки его при этом заметно подрагивали.
Через пару минут ключ попал-таки в скважину, в сейфе щелкнуло, и из-за дверцы раздался полурев- полустон смертельно раненого зверя:
– Ларин, сука! Убью!!!
Глеб, с трудом удерживаясь от гогота, сумел-таки сделать абсолютно невинное лицо:
– Вань, ты что, офигел?
– Я… Я!!! Я тебе дам, офигел!!! Здесь коньяк был!!! Вчера!!!
– Коньяк? Где? – Художник, с лицом не менее невинным, чем у начальника, деловито оттер похмельного обозревателя отдела культуры от сейфа и деликатно заглянул внутрь металлического ящика. – Брось, Вань… Нет здесь никакого коньяка… Белка у тебя, похоже…
Шацких обреченно добрел до кресла и обессилено рухнул в него мягким ворохом тряпья.
– Блин… Ведь точно был… Сам ставил… Знал, дома не выдержу – допью…
– Точно помнишь? – Художник был сама предупредительность.
– Да точно, точно… Хотя… мы вчера с Нонго здесь сидели… всякое могло случиться…
– С Нонго? Да, с Нонго – всякое… Помню, как он в прошлый раз к тебе приезжал… Даже я – еле отполз… Слушай, Вань, а ты ему позвони!
– А зачем? Если выжрал, один хрен не признается…
– Как это зачем? – Сашкины глаза вполне натурально округлились. – Он у нас кто по профессии? Колдун?
– Ну, колдун… И что?
– Как что? У него совесть есть? Особливо, ежели коньячок… того… умыкнул… Вот ты ему и позвони,
