Никто не мог понять, куда он клонит, все молчали. Из-за спины ему подали глиняный горшок. Отставив посох, Фемистокл разломил горшок о колено и показал народу черепки.
— На этих черепках пусть народ запишет имя гражданина, которого он считает сегодня опасным для отечества. Тот, чье имя соберет больше всего черепков, пусть удалится в изгнание. Все! Выбирайте, Фемистокл или Аристид!
— Уходи, чернобородый! — завопили сторонники Аристида.
Гнилая груша полетела Фемистоклу в лицо, но он отстранился, и груша размазалась об алтарь богов.
Народ кричал:
— Остракизм, остракизм! Эй, горшечники, тащите ваши черепки! Народ-владыка сам решит!
Пока готовили черепки, пока проверяли по спискам имеющих право голоса, Аристид попросил слова.
— Нет! — блеснул глазами Фемистокл. — Мое законное время не истекло, я буду говорить. Эй, судьи, переверните песочные часы! — И он принялся обличать Аристида: — Взгляните на его заплатки на плаще! Это должно обозначать бедность, простоту. Он уж так беден, так беден, этот справедливый Аристид, что даже дочерям просит приданое за казенный счет... А у кого, спрашивается, самые плодородные виноградники, самые тучные быки, как не у Аристида? А куда, скажи мне, Аристид, делись персидские сокровища, взятые при Марафоне? Они были спрятаны в яме. Яма оказалась пустой, а ты ведь был начальник охраны сокровищ! Где же они?
Мощный голос Фемистокла перекрывал все возражения. А когда хотел говорить в свое оправдание Аристид, демократы крутили трещотки, стучали колотушками, оглушительно визжали. Мы, мальчишки на ограде, свистели не в четыре, а в четыреста сорок четыре пальца!
А голос Фемистокла крепчал, как ветер перед бурей.
— Крестьяне, вспомните тиранов Гиппея и Гиппарха! Они хотели отнять ваши клочки земли! Что? Вам не по вкусу тирания? Аристид и эвпатриды наймут по чужим городам воинов на ваши денежки якобы для защиты от персов да вас же и скрутят по рукам, по ногам!
И Фемистокл, протянул руку к Аристиду, произносил стихи:
Все умолкли. Это уже было обвинение в покушении на захват власти. Из толпы высунулся злобный перекупщик зерна Лисия и крикнул Фемистоклу:
— Ты сам, ты сам метишь в тираны, ублюдок чужеземки!
Раздался взрыв народного гнева. Я с удовольствием увидел, что по лысой яйцевидной голове Лисий замолотила чья-то палка.
— Неправда, неправда! — кричали вокруг. — Фемистокл отказался от верховного командования!
А Фемистокл с улыбкой развел руками, как бы говоря: «Ведь я теперь просто частное лицо!»
Раздали черепки. Фемистокл и Аристид отошли вглубь, чтобы не влиять на результаты голосования. Мне хорошо был слышен их тихий разговор:
— О Фемистокл, Фемистокл, ведь мы вместе сражались при Марафоне, при Эгине... Мы были друзьями, зачем же ты меня так?
— Не будет мне другом тот, кто встал поперек пути народа.
— О Зевс, хранитель истины! Аристид, которого народ зовет Справедливым, — и вдруг поперек пути народа!
— А как же ты, — ответил Фемистокл, — ты, который претендует на роль мудреца, как же ты не понял, что дело тут не в личности Фемистокла или Аристида? Тут выбор таков: либо войско, набранное из чужаков, которое может оказаться пострашнее любого врага, либо флот — кровное детище афинян, который даст им и свободу, и победу, и добычу! Народ умнее, чем ты думаешь. Он сам на этих черепках выберет себе дорогу.
— Почему же ты думаешь, что именно та дорога правильна, по которой ты ведешь народ?
— Потому что это дорога не только для богатых, но и для бедняков, для неимущих.
«И для рабов, и для рабов!» — хотелось мне крикнуть с моей верхотуры, но я не крикнул, а Фемистокл не добавил: «Для рабов!»
— И ты, Фемистокл, так уверен, что ты прав?
— Да, и готов, если придется, доказать правоту своей смертью.
— В таком случае, — усмехнулся Аристид, — мне мою правоту остается доказать моим изгнанием.
— Это будет лучше всего, — жестоко ответил Фемистокл.
Между тем голосование шло вовсю. Советовались, спорили, кричали, поминали обиды, даже вцеплялись друг другу в бороды.
Важные пританы — городские судьи — обходили граждан с мешками и собирали черепки. Многие царапали имена на черепках, закрываясь полой плаща, чтобы соседи не подсмотрели; другие срывали эти плащи, чтобы их разоблачить. Шум стоял невообразимый.
Кто-то дернул меня за полу хитона. Внизу стоял жилистый старик с мешком за плечами, в дорожной шляпе. Наверное, крестьянин, пришедший на голосование откуда-нибудь из далекой Декелей.
— Сынок, — просил он, — я неграмотный. Нацарапай мне, пожалуйста, на этом черепке...
— Но я ведь тоже неграмотный и не могу помочь! Тогда старик подошел с просьбой к ближайшему — им оказался Аристид.
— Чье имя ты хочешь, чтобы я написал, добрый человек? — спросил тот.
— Аристида.
Если бы у Аристида были брови, они бы взлетели вверх: еще бы, декелейцы всегда были его опорой!
— А что худого сделал тебе Аристид?
— Мне ничего, я даже с ним не знаком, но уж слишком много о нем кричат: «Справедливый, справедливый!» Тут что-то есть.
Фемистокл улыбнулся. Аристид пожал плечами, нацарапал кинжалом свое имя на черепке, вернул его крестьянину. Тот удалился, бормоча:
— А нам некогда. Нам надо боронить да сеять, хотя как еще боги судят, придется ли и собирать этот урожай? Если не пожгут враги, вытопчут свои...
Через полчаса пританы разложили черепки по кучкам и сосчитали их. В мертвой тишине глашатай объявил, что изгоняется Аристид, сын Лисимаха, из филы Леонтиды.
Аристид сжал тонкие губы и, медленно завернувшись в плащ, поднял ладони к небу:
— О родной город, да не допустят боги, чтобы ты когда-нибудь в роковой час вынужден был вновь призвать Аристида!
— Гляньте на него, гляньте! — из гущи народа донеслась усмешка Мнесилоха. — Руки воздевает, прямо как Клитемнестра в трагедии!
— Народ обойдется без тебя, Аристид, и без твоих эвпатридов! раздавались пламенные реплики Фемистокла. — Спи себе спокойно, никогда тебя не призовут спасать отечество. Народ спасет себя сам!
Аристид медленно спускался по лестнице, опираясь на плечи знатных юношей. За ними потянулись все аристократы — провожать в изгнание любимого вождя.
Вслед им мальчишки швыряли огрызки, ветки, даже камни, а я достал моченую сливу, которую мне удалось стянуть утром из бочки с квашеной капустой. Эту сливу я запустил вслед Аристиду, и так ловко, что она шлепнулась прямо ему в затылок и разлетелась брызгами. Аристид не обернулся, только плечи его вздрогнули.
Чья-то жесткая рука стащила меня с забора.
