— А чай?
— Чай, слава богу, есть еще. Хлеба к нему нажарь, только не сожги, ладно?
— Ладно.
— Давай. Я пошел.
— Сигарет две штуки всего.
— Табак есть. Не пропадем.
По кухне поплыл вкусный запах. На него пришла Леха в легионерской футболке до колен и в толстых шерстяных носках белого цвета. Выглядела она очень эротично, особенно спросонья.
— Как себя чувствуешь, Лар?
— Не спрашивай. Лучше б я умерла маленькой.
— Есть хочешь?
— Угу. Попить бы чего.
— Сейчас чай закипит.
— Налей воды пока. Я ничего такого не оттопырила?
— Да нет вроде. Без спецэффектов.
— Как вы меня нашли-то?
— Случайно.
Леха осушила литровую банку.
— Спасибо вам.
— О чем речь, Лар?
— Мне б домой позвонить.
— Уже позвонили. Все нормально, садись. Сейчас есть будем.
— А что это?
— Это, мать, стратегическое блюдо. — Вениамин, свежий и всклокоченный, протиснулся мимо нас и стал доставать тарелки. — Жирное, калорийное, самое оно с похмела. Кстати, есть предложение выпить.
Лариску передернуло.
— Смеешься, что ли?
— Полегчает. Да там и пить нечего — по рюмке на рыло. Феликс, ты как?
— Запросто.
Он принес бутылку. Налили, выпили, навалились на кашу. Вкусно, черт!
— Что там, на Центре?
Леха махнула рукой.
— Ты хоть сказала, в чем там все дело?
— Ты про деньги?
— Ну.
— Этого ж не докажешь. И потом, мы фельдшера, а там врачи — им доверия больше, по умолчанию.
— Короче, не поверили.
— Конечно. Родственники волну погнали, прокуратура зашевелилась — на кой ляд главному упираться, реноме ронять? Вы, говорит, допустили грубейшее нарушение, не вызвав специализированную бригаду. А хрен ли ее вызывать, если у клиента гипостаз[57] в полный рост и три метра изолинии на ЭКГ — трупее не бывает, ежу ясно! Он мне тогда: надо было начать реанимацию по деонтологическим соображениям[58]. Ага, говорю, значит, вы верите, что там была смерть до прибытия?
— А он?
— А что он… Он как в «Книге джунглей»: никто и ничего не сможет объяснить Шер-Хану. Принцесска сидела напротив, губки гузкой, ни единого звука не издала. Белка укакалась насмерть, а про прокуратуру услышала — как кукла стала, слепой страх в глазах.
— Объяснительную писали?
— Докладную.
Это правильно. Объяснительная — значит, объясняешь; объясняешь — значит, оправдываешься; оправдываешься — значит, виновен. А написал «Докладная», и вроде как только до сведения доводишь: от такая х…ня, малята[59]. Политика.
— Предложили по собственному?
— Куда ж они денутся?
— А ты?
— Не-а. Внизу еще дописала: «Настаиваю на проведении независимой экспертизы и судебном разбирательстве».
— А Белка?
— Белка сейчас как зомби, ты ж ее знаешь. Что ни скажут, все сделает.
— Не боишься? Подставит ведь.
— Сто пудов! Ее ж запугать — как два пальца. Я ей так и сказала: вали все на меня. Старшей, мол, на бригаде была Алехина, с нее и спрашивайте.
— Слушай, там еще те гады сидят — не заметишь, как на умышленное убийство подпишут.
— Да ладно, что с нее взять, собственной тени боится.
Свистнул чайник. Северов разлил крепкую, с черничным листом, заварку, двинул по столу сахарницу.
— Печенье есть? Или сушки?
— Ничего нет. Деньга кончились.
— Так сказали бы мне.
— Когда? Ты не то что в дверь не попадала — фарш прицельно метнуть не смогла.
— Ладно-ладно. С утра сбегаем, хороший завтрак соорудим. Табак будет кто? Трубочный.
— Ароматный?
— Не то слово. Вересковый мед.
— Из трубки?
— Ну да. Пошли.
Леха после еды и выпивки отяжелела и, сказав: «Я полежу минутку», опять отрубилась. Подтянула коленки к груди и затихла. Мы осторожно вытащили из-под нее одеяло и накинули сверху.
Посуду мыть не стали, свалили все в раковину и залезли в спальники. Погасили свет и лежали, переговаривались.
— Блин, вроде и отдыхал, а тело все равно ноет. Как мешки таскал, честное слово. Спать хочется, а не спится.
— Джа-м-м-м. — Он выдержал паузу и запел. — Итс бин а хард дэйз найт энд ай бин уокин лайк а до-о-ог… У меня после тяжелых смен всегда так. Первые сутки вообще отлеживаешься, только на вторые расхаживаться начинаешь.
— А некоторые всю дорогу сутки через сутки, врубись?
— У меня в начале карьеры тоже так было. Чего только не вынесешь, пока молодой. Все внове, все интересно — доктор на скорой, романтика!
— Сомнительная. Знаешь, был такой поэт в нашем детстве — Маяковский, может, слышал?
— Что-то знакомое, — он улыбнулся, — ну?
— Цитирую:
Не важная честь, чтоб из этаких роз мои изваяния высились.
По скверам, где харкает туберкулез, где блядь с хулиганом да сифилис!
Как раз про нас. В тебе когда Павка Корчагин скончался?
— Года через три. Был у нас фельдшер Витя Андреев. Тихий, безобидный, слова в свою защиту не скажет. Король внутривенных инъекций, вслепую колол.
