— Все в порядке, ребята нащелкали. Я договорился, нам сделают.
— Ты, я гляжу, уже причастился?
— Да ладно, Вень, два раза всего. Больше не буду, честное медицинское.
— Где Настенька?
— На батарее. Ее там штурмы клеят.
Настенька, падла, тоже угостилась, но, в отличие от Феликса, на нее выпитое подействовало сокрушительно. Она звонко смеется, прильнув к могутному спецу со стетоскопом на шее. Тот нашептывает ей на ушко и, не теряя времени, прихватывает за округлости.
— Так, коллега, мадемуазель сегодня принадлежит исключительно нам.
— Да ладно, дайте отдохнуть девушке.
— У вас свой фельдшер есть, даже два — вот с ними и отдыхайте.
Вокруг смеются. Мы выходим. Настенька идет твердо, но на воздухе чувствует головокружение.
— У-У-У, да ты, ваше благородие, нарезался. Че, в натуре, что за дела?
— Прости, отец, недоглядел.
— Жека, мы ее к тебе, на сиденье, а сами сзади. Пусть поспит малость.
— Куда едем?
— Петра Смородина, двадцать два, у двести восемьдесят девятой квартиры.
— А этаж?
— Двенадцатый.
— Чего там?
— Нарушняк, похоже, у бабушки.
— Вовремя.
— Не говори. Поехали, Жень.
Че болтает.
— Марик когда-то у нас работал. Обожает у тигрятников петь, особенно когда там вцепившись в решетку стоят. Встанет и поет. Высоцкого, например:
или стихи читает:
Из-за Лехи ушел — несколько лет по ней сох.
— А она?
— А она была холодна, как Снежная королева.
Он вздыхает.
— Э-хе-хе, Леха-Леха… каких людей теряем. Она работает сегодня?
— Угу.
Лариску все-таки доломали, заставили по собственному уйти. На неотлоге сейчас трудится, у себя где-то.
— Давай позвоним ей?
Че с новогодней премии купил дорогой мобильник и теперь играет с ним до умопомрачения: накачал мелодий, поназаписывал всякой дряни, и всякий раз, когда ему дурным голосом сообщают о прибытии очередной эсэмэски, бурно радуется, как кретин в луна-парке.
— Хочешь — звони.
Он набирает номер, долго треплется с ней ни о чем.
Все то же самое: ты где? как дела? вызовов много? чего-нибудь было? а-а-а, у нас, помню, тоже такая фигня была… Peoplearestrange. Выкладывать кучу денег только за то, чтобы регулярно докладывать, где ты?
— У нас? Без заезда… Не, встретить дали… Час примерно… Я? С Джексоном, Веней и Настенькой…
И показывает мне: говорить будешь?
Нет.
— Ладно, пока… Непременно.
Складывает машинку.
— Тебе привет… Ты чего такой?
Я киваю на сотовый:
— Не мое это дело, старик, но лучше б ты на коралловый риф свой слетал. И Новый год в ночном погружении встретил. Знаешь примету?
Задел. За живое задел. Пожалуй, даже резанул по живому.
— Ч-черт, мне и в голову не пришло…
Расстроился. Очень. Как-то даже осунулся сразу.
— Ч-черт! А ты тоже хорош — взял бы да и подсказал.
Возьмет сейчас трубку и выкинет за борт, с него станется.
— Ладно, еще не поздно. Отнеси обратно — через неделю туры в Египет за бесценок пойдут.
— Да, но с приметой-то я пролетел. Блин, какая идея! Зараза ты, Вень, честное слово…
Старушка возится на полу, словно налим в тазу. Неврологии у нее нет.
— Гипует[74] старая. Насть, ты глюкометром пользоваться умеешь?
— Нет.
— Феликс, покажи.
Че извлекает из кармана прибор и ловит бабульку за палец.
— Сначала надо добыть капельку крови.
Он колет бабку в концевую фалангу, отчего та вдруг пронзительно верещит. Мы вздрагиваем. Продолжая визжать, бабка остервенело выдирается и, когда Феликс ее отпускает, умолкает.
— Фиги, легкие у старушки! Смотри: нажимаешь сюда, капаешь, ждешь. Вот, пожалуйста — один- пять. Норму сахара знаешь?
— Четыре?
— Примерно. Три с половиной — шесть. Что в таких случаях делаем?
— Глюкозу.
— Молодец! Набирай шестьдесят.
Настенька вытаскивает три двадцатикубовых баяна.
— Стой-стой-стой, двух хватит. Введешь один, отдашь мне, пока вводишь второй, я набираю первый, понятно?
Пока Настенька набирает, Че закатывает бабке рукав.
Потом, сев к ней спиной, зажимает в своей подмышке ее руку и, ухватив за запястье, командует:
— Давай.
Почувствовав укол, старуха воет сиреной и, извиваясь, словно минога, вырывается, суча ногами и
