— Берем, конечно.
— Тогда актируйте, а то потом скажет, что часы от Картье сперли, миллион наличными и бриллиант «Кохинур».
— У нас аванс сегодня.
— А-а, ну тогда все понятно. Святое дело: с устатку, после суток, с аванса… Бабло, кстати, на месте?
— На месте, — сестра поковырялась в размокшем бумажнике, — не все пропил, засранец. Лежи, волк позорный. Стыдуха какая!
— Да ладно, чего вы — ну, не рассчитал человек, бывает.
В подтверждение сказанного Миша Стародубцев, горя глазами, что-то горячо и нечленораздельно озвучил.
— Видите? Человек, можно сказать, не в себе, а и то понимает. Скажи, Мишань?
— Н-ну-д-к-т-ы-ш-х-х-с-с-с.
— Во. Ладно, заболтались мы с вами. Звони, Лар, пора еду есть. Горячую.
— У тебя чего на обед?
— Пока ничего. Заехать надо.
— Мне тоже. Давай, Володя, к Столбам.
Вова Бирюк молча кивнул и подрулил к грязно-желтому, пленными немцами строенному особняку. Внутри, меж колонн, светился маленький продуктовый. Народу было немного. Уборщица выводила на полу затейливые узоры.
— Что будем брать, Лар?
— Не знаю. Давай червячков и по куриной ноге.
— Червячки — это что, макароны, что ли, одноразовые?
— Ну да.
— Что-то мне не хочется. Давай лучше блинов возьмем? Шесть с мясом на первое и шесть с джемом к чаю. У тебя чай есть?
— Да чай-то есть. Блины дорогие.
— Не бери в голову. С мясом и с абрикосовым джемом, пожалуйста. Масло есть?
— Не знаю. Есть, по-моему.
— Еще пачку «Валио», будьте добры.
— Слушай, да, по-моему, есть масло.
— Да ладно. Будем потом бегать, искать… Не пригодится нам, пригодится кому-нибудь. На крайняк бутеры забацаем вечерком.
Народ обедал. Все собрались одновременно и теперь, в ожидании очереди, стояли у микроволновок. На двух конфорках грелись в мисках супы, две других оставались свободными, и Северов, распустив масло на сковородках, приступил к жареву.
— Ты не много масла-то положил?
— Нормально. «Кашу маслом не испортишь», — сказал байкер, выливая отработку в гречиху.
— У нас, кстати, сегодня был байкер. Скользко, на повороте повело, и готово: колено в хлам. Штаны кожаные — задолбались по швам пороть;
— Так порезали бы.
— Жалко.
За столами сидели вплотную.
— А Пашку с Егоркой сегодня в сериале снимали.
— Труп увозили?
— Угу. Все как обычно: минуту как застрелили, и уже криминалисты роятся.
— Ха!
— Ну. Приезжает скорая, всех подвигает, хвать убиенного — и след простыл. Шесть дублей. Мы режиссеру говорим: уважаемый, мы покойников возим, только если смерть в машине произошла, всем остальным вызывается труповоз. А на убийстве скорая ментам вообще не указ. Наш номер шестнадцатый: констатация, направление в морг, отзвон — все.
— А он?
— А он, сука, очки снял, дужку так задумчиво покусал и говорит: да-да, конечно, но мы все-таки снимаем кино, а это совершенно другой мир. Пусть будет по-прежнему.
— Во придурок!
— Не говори. Больной на всю голову.
Динькнул звонок. Бирюк, обжигаясь, пробалансировал через кухню с налитой до краев тарелкой.
— Они такие. Снимали как-то, в очередной раз, так там, по ходу, подходит бригада к телу, открывает чемодан, а у него на крышке — голая баба. Артисты у них свои, чемодан тоже — от нас им только машина да куртки форменные. Ну, и такая подстава! Мы к режиссеру: дяденька, не позорьте нас и сами заодно не позорьтесь. Вот, смотрите, наш чемодан — места живого нет. Хотите, вам отдадим? Знаешь, что он ответил? Не, говорит, оставим, а то шарма не будет!
— Им, мудакам, лишь бы шарм. Помню, журналиста прислали. На обычные вызова не ездил, все криминала ждал. Мы ему: родной, покатайся с нами, асоциалов нюхни, салон от крови отмой на морозе. На топчане поспи в фельдшерской — десять рыл в комнате…
Это сильное испытание, особенно если в смене одни мужики. Впечатление такое, будто на псарне спишь — в смысле звуков и запахов.
— …а утром мы тебе свои бумажки покажем, расчетные — обхохочешься. А он нам: мы на эту тему уже писали, а сейчас нас другое интересует. И как раз Сильвера с Пашкой на падение с высоты дергают. Он сразу: «Я с вами!» — и давай «кэнон» свой расчехлять. Ему говорят: друг, это некрасиво, там люди кругом. А он: не дрейфь, пацаны, все пучком будет, я из-под руки сниму, скрытой камерой типа.
— Послали?
— Само собой. А через месяц перестрелка в метро, и он нас с головы до ног обосрал: «И, как обычно, скорая приехала только спустя час после выстрелов…» Урод! Ребята с Одиннадцатой впереди ботинок примчались, стояли, ждали, когда скажут: идите, можно!
Блинчики подрумянились. Северов разложил их на двух тарелках, сервировав ножами и вилками. Ели, пили чай, слушали.
— …автуха у ЛМЗ, лобовое, в жестяной блин оба. Там рядом пожарка, они через минуту были, а потом мы всей станцией подтянулись. Четверо пострадавших, и все живы, врубись? Так даже не ждали, пока машины порежут: катетеры в шею ставили, капельницы через окна тянули…
Да-а, круто было — до сих пор вспоминают.
— …втиснешься внутрь, вену в темноте ищешь, а над головой кузов кромсают: хруст, скрежет, стекло сыплет — усраться!
— И все в бензине кругом. Пожарные это дело снимали, а потом стоп-кадр в КП. И текст: тыры-пыры, пока пожарные пробивались сквозь искореженное железо, спеша на помощь к кричащим людям, привычно-неторопливая скорая дружно дрочила поодаль.
— Какие, к херам, крики — все в коме были. Кричали они, блин…
— Не, моя стонала. У нее две голени открытые[11], череп тоже открытый и ребер штук пять, с гемотораксом[12].
— Не суть. Главное, репортеров там не было. Пожарные говорят, приезжала одна, видео клянчила. А на следующий день статья в газете. Погнали было волну, да как-то на нет сошло со временем.
Включился селектор:
— Восемь-шесть — снимают с обеда.
— Опаньки! Мы ж вроде только что начали?
— Так поэтому и снимают, Вень. Типа, еще сесть не успели. Чего ты хочешь — город. У вас разве не так?
— У нас? Обед — свято! Только на теракт, ну, или там самолет упадет…
