— Вы знаете, какую организацию я представляю?
Освальд криво улыбнулся.
— Комитет государственной безопасности. Мы полагаем, что вы пытались связаться с нами доступным вам способом. Возможно, вы не знали, как это следует делать. Видите ли, мы всегда с подозрением относимся к таким попыткам. Это от нервов. Надеемся, что когда-нибудь пройдет.
У Кириленко были светло-голубые глаза, серебристая щетина, слегка отвисший подбородок. Приземист, дышал с небольшим присвистом. В нем сквозило некое лукавство, которое Освальд принял за проявление дружелюбия. Казалось, что он наполовину говорит с самим собой — так мужчина средних лет непринужденно беседует с ребенком, чтобы развлечь заодно и себя.
— Рассказывайте. Как вы себя чувствуете?
— У меня бывает понос.
Кивок.
— Вы счастливы здесь? Или все это ошибка, и вы хотите вернуться домой?
— Сейчас уже хорошо. Вполне счастлив. Все прояснилось.
— И насколько я понимаю, вы хотите остаться.
— Стать гражданином вашей страны.
— У вас здесь друзья.
— Никого.
— В Америке у вас семья.
— Только мать.
— Вы любите ее?
— Мне бы не хотелось больше с ней встречаться.
— Сестры и братья?
— Они не понимают, к чему я стремлюсь. Два брата.
— Жена. Вы женаты.
— Не состою в браке. Детей нет.
Мужчина наклонился ближе:
— Девушки. Молодая женщина, о которой вы думаете, лежа в постели.
— Я ничего там не оставил. Ни с кем не ссорился.
— Скажите, почему вы порезали запястье?
— От разочарования. Мне не разрешали остаться.
Кивок.
— Вы на самом деле чувствовали, что умираете? Лично мне очень любопытно.
— Я хотел, чтобы все решил за меня кто-нибудь другой. Я больше не управлял ситуацией.
Кивок, прикрытые веки.
— У вас есть средства, или вам пришлют их из дома?
— У меня практически ничего не осталось.
— А теплые вещи? У вас есть ботинки?
— Вопрос в том, разрешат ли мне остаться. Я готов работать. Я прошел специальную подготовку.
Кириленко, казалось, пропустил это мимо ушей.
— Где вы собираетесь работать? Кто даст вам работу?
— Я надеялся, что государство. Я готов делать все, что потребуется. Работать и учиться. Я хотел бы учиться.
— А скажите, вы верите в бога?
— Нет.
Улыбка.
— Совсем не верите? Мне просто интересно.
— Я считаю религию глубоким предрассудком. Люди строят свою жизнь вокруг этой лжи.
— Почему, если я правильно помню, вы перечеркнули в паспорте родной город?
— Все это осталось далеко позади, поэтому я так поступил. И потом, я не хотел, чтобы они связались с моими родственниками. Все равно прессе это удалось. Но я не отвечал на их телефонные звонки и телеграммы.
— Почему вы сообщили в своем посольстве, что собираетесь раскрыть военные секреты?
— Я хотел добиться их согласия с моим отказом от гражданства.
— И они согласились?
— Сказали, что сейчас суббота и они рано закрываются.
— День невезения.
— Сказали: приходите еще, мы сделаем все, что в наших силах.
— Мне нравится с вами разговаривать.
— Я не доставил им такого удовольствия, и не стал приходить снова. Вместо этого изложил свою позицию в письменном виде.
— А эти секреты, которые вы пронесли с собой…
— Я служил в Ацуги.
Кивок.
— Это закрытая база в Японии.
— Мы еще поговорим об этом. Хотя я вот думаю, не утратили ли эти секреты ценности, как только вы объявили о своем намерении раскрыть их?
Последние слова предназначались для второго человека из КГБ, который курил, прислонясь к оконной раме. Кириленко произнес эту фразу подчеркнуто в сторону. Он снова придвинулся к Освальду.
— Скажите, шрам хорошо заживает?
— Да.
— Вы хорошо переносите холод? Это же совсем не смешно, правда?
— Я начинаю к нему привыкать.
— А еда? Вы едите то, что здесь готовят? Недурственно, да?
— Мне не понравилась только больничная еда. Но это во всех больницах так.
Он опустил взгляд и увидел, что из-под брюк высовываются пижамные штаны. Торопился открыть дверь, надел брюки прямо на пижаму.
— А как вам русские люди? Очень любопытно, что вы о нас думаете.
Ли прочистил горло, прежде чем ответить. Этот вопрос его несказанно обрадовал. Он предвкушал, что об этом спросят, и более или менее подготовил ответ. Кириленко терпеливо ждал, явно развлекаясь, будто в точности знал, о чем думает Освальд.
Освальд думал: «Вот человек, которому я могу полностью доверять».
Вдалеке в воздухе висел фабричный дым, неподвижные высокие серые столбы в промерзшем голубом небе. Они с Кириленко ехали на заднем сиденье черной «волги». Сонно-белый город казался оглушенным. Освальд пытался вычислить, в какую сторону его везут, высматривая ориентиры, но когда они проехали главное здание Московского университета, больше ничего знакомого не попадалось. Он со стороны видел, как описывает эту поездку кому-то похожему на Роберта Спраула, его школьного друга из Нового Орлеана.
Розенбергов убили Эйзенхауэр с Никсоном.
В комнате двенадцать на пятнадцать стояла железная кровать, некрашеный стол и комод в занавешенном углублений. В темном коридоре находился умывальник, за ним — туалет и маленькая кухня. Кириленко сказал что-то второму сопровождающему, тот вышел, вернулся с низеньким стулом и поставил его у стола. Освальду дали заполнить биографическую анкету, затем еще одну — о причинах побега, и еще одну — о военной службе. Он писал весь день, с энтузиазмом, выходя далеко за рамки поставленных вопросов, царапал на полях и на оборотной стороне бланков. Стул оказался слишком низким для стола, и длинные предложения он выводил, привстав с него.
Вечером состоялся короткий разговор с Кириленко. О Хемингуэе. Теперь на кровать сел сам
