Когда он заглянул к Сюзанне, та еще не спала. В ногах на кровати лежала пластмассовая кукла, футболист по прозванию Чудо-Вилли, с плечами, набитыми ватой, и в блестящих штанах. Уин повернул ключик в спине Вилли и запустил его по кровати. Он сопровождал бег футболиста возбужденными комментариями, описывал, как тот уворачивается от подножек и подкатов, изобразил рев болельщиков, в качестве судьи зафиксировал гол, когда Вилли врезался спиной в подушку. Сюзанна сияла от восторга, казалось, будто ее радость пробежала от ступней до головы, и глаза расширились и заблестели.
Если бы он мог всегда так удивлять ее, она любила бы его вечно.
Мэкки ехал по разводному мосту через реку Майами. Шины взвыли на металлической решетке. В темноте вверх по течению плыл белый шлюп, изящное, проворное чудо. В двух кварталах к югу от моста он увидел первый лозунг «Volveremos»[11] на бампере. Безлюдные улицы. Руки прилипали к рулю.
Он оставил машину в переулке, завернул за угол и вышел к большой автостоянке. Через десять минут обнаружил Уэйна Элко, который нелепо развалился на заднем сиденье красной «импалы». Верх машины был опущен, и Уэйн глазел в ночное небо.
— Как просто я сюда попал, да?
— Ти-Джей…
— Я слышал, ты здесь сторож.
— Откуда ты взялся?
— Я проехал почти тысячу миль, чтобы только увидеть тебя, Уэйн.
— А я почти перестал ждать.
Мэкки прислонился к машине и стал смотреть на улицу, словно ему не слишком хотелось видеть босого грязного Уэйна и раскиданные вещи.
— Я встречался с Раймо и вторым, как его там. Был с ними на учениях в Глэйдс. Там полным-полно парней из «Альфы-66». Мы потренировались с ними чуток. Я к ним спиной не поворачивался, разве что отлить.
— «Альфа» нас не волнует. У меня там давние связи.
— Ти-Джей, ты ЦРУ или как?
— Уже нет, Бубба. Продал свой фургончик за гроши, и все. Как там нас называют, отставные?
— Мы тренируемся с дерьмовейшим оружием.
— Оружие будет.
— Тут звезды охрененные. Люблю Глэйдс за ясные ночи. Совершенно другой мир. Смотри, как ястребы пикируют. Хорошо бы снова куда-нибудь податься. Спина болит от спанья в машине.
— У нас есть надежный источник средств, скоро они к вам прибудут.
— Когда я работал в «Интерпрене», мы жили в отеле, и у нас были деньги на казино.
— У нас есть человек в Новом Орлеане.
Мэкки не доверял Гаю Банистеру. Гай сейчас вне игры — этот некогда могущественный человек, ставший свирепым и непостоянным в своей ненависти. Он посылает деньги и оружие, но не станет поддерживать операцию вслепую. Мэкки придется сказать ему, кто мишень, или же придумать. Иначе есть риск предательства. Гай глубоко завяз в своих делах и связях. Его влияние распространяется в десятках направлений. Глупо предполагать, что такой человек будет просто сидеть и наблюдать за ходом событий. Ему захочется активных действий. Он подключит стихийные силы, разрушительные для замкнутой системы, которую хочет создать Мэкки.
Он не доверял Уэйну Элко. Дело не в том, что Уэйн может сознательно изменить. Это вопрос темперамента, непредсказуемости. Элко способен перевернуть все вверх дном. А также он мгновенно взрывается. В нем есть что-то от ядовитой змеи. Он может неторопливо болтать о чепухе, полуприкрыв глаза и поглаживая худой подбородок, и вдруг обидеться. Он из тех, кто обижается всерьез. Длинный и костлявый. Глаза навыкате. Думает о себе, как о прирожденном воине. Мэкки знал точно, что сможет заставить Уэйна сделать почти все, если только это будет грозить выходом за рамки.
— Мы в Глэйдс немного позанимались стрелковым оружием, — говорил он Ти-Джею. — Мне велели стрелять из пистолета в неподвижную цель. Я так подозреваю, что ты их об этом просил.
Задание Уэйна не даст ему приблизиться к президенту Джеку. Он станет работать только с короткой дистанции. Все дело в соответствии человека поставленной задаче. Он убивает наедине.
В Форт-Уорте
Она ходила в шортах, как любая американская домохозяйка. Сначала ей казалось, будто она во сне — идет по улице с голыми ногами, коротко стриженная, и разглядывает витрины. Она видела такие вещи, которых в России не купить, даже если у тебя огромное состояние, если шкафы забиты деньгами под завязку. Она знала, что еще слишком молода для того, чтобы сравнивать, и Россия ужасно пострадала во время войны, но невозможно было смотреть на всю эту мебель, на бесконечные ряды одежды и не поражаться.
У них было очень мало денег, почти совсем не было. Но Марине нравилось просто так ходить по супермаркету рядом с домом Роберта. Упаковки замороженных продуктов. Многоцветное изобилие.
Они жили, как все люди, как люди, начавшие жить заново. А ссорились лишь потому, что в Америке у него другой характер, и только так он может любить.
Неоновый свет стал открытием — эти яркие огни в витринах и на кинотеатрах.
Однажды вечером они проходили мимо универмага, просто гуляли. Марина посмотрела на телевизор в витрине и увидела потрясающую штуку, настолько необычную, что остановилась, крепко ухватившись за Ли. Там показывали мир наизнанку. С экрана на них изумленно уставились они же сами. Марина была в телевизоре. Ли — тоже, он стоял с Джун на руках. Она посмотрела на них живьем, затем перевела взгляд на экран. Увидела, как Ли посадил ребенка на плечо, а за их спинами проходят люди. Она обернулась и проверила те же самые идут люди или нет. Конечно, те же самые, но она не могла удержаться. Марина не подозревала о существовании подобных вещей. Она вышла за пределы картинки, затем снова вошла. Посмотрела на Ли с Джун на экране, затем на тротуаре. Так она и переводила взгляд с экрана на тротуар, входила и выходила за пределы изображения. Изумлялась всякий раз, когда видела свое появление.
Ли стоял перед домом Роберта и смотрел, как к нему приближается мать. Она стала ниже ростом, круглее, волосы, собранные в пучок, поседели. Она работала медсестрой, и пришла в рабочей форме, вся в белом, очки в темной оправе, на голове шапочка, какую носят медсестры. Это официальный наряд материнства, и она казалась ангелом ужаса и памяти, слетевшим с неба.
Она, плача, обняла его. Взяла его лицо в ладони и всмотрелась в глаза. Она искала своего потерянного сына в заостренном подбородке и редеющих волосах. Такая любовь и страдание смутили его. Такая глубина чувств. Он ощутил, как в нем прорываются жалость и раскаяние.
Она сказала, что пишет книгу о его дезертирстве.
Только что они жили у Роберта, и вдруг стали жить у матери. Он не понял, как это случилось. Она снимала довольно большую квартиру, им всем хватало места, хотя ей приходилось спать в гостиной. Будто он снова рос рядом с ней, опять спальня в гостиной, и однажды они засиделись допоздна, когда Марина с ребенком уже уснули.
— Она совсем не похожа на русскую.
— Мама, она русская.
— В общем-то, она красивая.
— Она тобой восхищается. Говорит, что в доме чисто и аккуратно. Ей нравятся твои мягкие волосы. Только книгу не пиши, мама.
— Я ходила к президенту Кеннеди. Провела расследование. У меня много смягчающих обстоятельств из-за твоего дезертирства.
— Мама, не надо писать книгу.
— Она о жизни, которую мне пришлось вести, не зная, жив ты или мертв. Я могу писать о своем,
