нет, не умрёте'...
Тестацелл не обманывал.
Имелось ввиду:
'немедленно не умрёте'...
Белые стены. Металлические шкафы. Стеклянные полки. Всё блестящее, звеняще-позвякивающее, стерильное. Запахи хлорки, йода, пенициллина. Сестричка в белом, отутюженном халате. Белые сапожки - х/б пополам с брезентом на резиновой подошве. Волосы убраны под шапочку, чистенькое личико, гладкая шея, заметная грудь, талия и всё такое. Халат не короткий, не длинный... эх! Лучше бы короткий. Всё вместе - процедурная, и персонал при исполнении.
Свет неприятно моргает. Я зачем-то считаю периоды: один, четыре длинных, восемь коротких... потом быстро сбиваюсь: лампочка моргает часто-густо... и успокаивается.
Опять светло и спокойно.
Сестричка короткими очередями терзает клаву, вглядываясь в письмена на экране. Несколько раз отвлекается, что-то уточняет у старшего конвоя. Тот тихо отвечает. И вдруг, я будто просыпаюсь. А ведь я её знаю! Ха! Да это же Маринка! Точно!
- Что это у вас со светом? - спрашиваю.
Что-то же надо сказать? - после пяти лет разлуки.
- А что такое? - неприветливо снисходит медсестра до встречного вопроса.
Она на меня не смотрит. Подумаешь, в лазарет после драки штрафника привели. Ссадины- царапины, ушибы-гематомы. Вот если бы нос сломали, или рассечение - другое дело. Это рапорт, врач, объяснительные... швы и скобы-фиксаторы.
А так... освидетельствовать, что вывихов-переломов нет, и обратно в камеру, до полного психического соответствия современным представлениям армии о своих нуждах.
Это мутанам ничего не делается. Регенерируют, заразы, в момент. Ну, да: с червяками жить, червяками быть. Червяка хоть пополам порви, ему плевать. А половинки ещё и поспорят, кто из них главный.
- Моргает, - миролюбиво поясняю свой вопрос.
Конвой напрягается. Хорошо, всё-таки, что я бойцов не тронул. Значит, - в камеру, а не в карцер. В карцере прохладней будет. И топчана нет. А конвой доволен. Конвой счастлив. Это же сколько им теперь уважения от космачей! Три звездолётчика с одним человеком не смогли справиться, а охранники вдвоём чела 'на раз' скрутили. Да ещё вломили, чтоб не дёргался. О месте своём помнил, что на лестнице эволюции. Впрочем, если по-честному, не шибко-то они и старались. А если бы не 'врезали', то космачи бы жалобу настучали. Потом объясняйся...
А что душевая не вымыта, так подконвойный отказался. За что известное наказание: изъятие туалетной бумаги на неделю, и отсутствие в камере воды на такой же срок. И не нужно улыбаться! За неделю такое раздражение в соответствующем месте, что уж лучше двадцать лет расстрела.
- Что-то мне подсказывает, товарищ лейтенант, что у вас на этой неделе день рождения.
Она с удивлением смотрит на меня. Глаза в пол-мира. Когда-то я в этих глазах заблудился. Почти год выход искал.
- А ещё мне кажется, что вас зовут Марина...
Вроде, узнаёт. В шоке. Конвой - в шоке. Все в шоке. А я счастлив:
- ... Что значит море, и шорох волной потревоженной гальки.
Ха! Конечно, узнала. Ещё бы...
- Семён? - а глаза-то какие круглые!
Конвой в полном ауте. Для них, я - недочеловек. А медсестра из свободных мутанов - считай, богиня. Они на неё смотреть боятся, не то чтоб разговаривать. А тут на тебе: из грязи в князи.
- Семён, ты как здесь?
- Семён Смолин, дисбат 'Кассиди'. Неподчинение приказу, - докладываю историю своей болезни.
И вдруг осознаю, что это фарт! Неслыханная удача пёрла на меня тяжёлым танком. Давила и плющила. Будто железнодорожный состав, свободно спускаемый с горки.
- На что жалуетесь?
Глаза блестят. А я счастлив! Господи! Ты не забыл обо мне!
- У меня это... - я тону в её глазах. - Боли у меня. Дышать трудно. Здесь...
Я держусь за сердце. Она укладывает меня на кушетку. Широкий обруч с тихим шуршанием делает несколько проходов взад-вперёд. Маринка возвращается к компьютеру, несколько минут колдует над клавиатурой.
- Трещины в двух рёбрах, - выносит суровый вердикт ангел в белом халате. - Будем госпитализировать...
Бойцы изо всех сил вытягивают шеи, чтобы рассмотреть картинку на экране.
- Рядовые, куда смотрите?! - отрыкивает лейтенант медицинской службы хорошо поставленным командирским голосом. - Смирна!