наказывать зря нельзя, и прощать нельзя зря... Ну, мало ли чего надо, чтобы быть учителем! Разве это легко из какого-нибудь плохого человека сделать хорошего? А у него сколько в классе людей сидит - не все ведь хорошие бывают. Нет, я знаю, что говорю. Я об этом часто думаю... - горячо сказал Саша. - Ну что ты смеешься, Васек?
- Ха-ха-ха! 'Хоть на ученого'... Вот так Сашка! - хохотал Васек.
Но тетя Дуня уже не смеялась.
- Не знаю, кем будешь, - серьезно сказала она Саше, но где бы ты ни был, Сашенька, люди тебя оценят.
- А меня? - ревниво спросил Васек.
Тетя Дуня любовно оглядела племянника, потом, как бы сравнивая его с товарищем, перевела глаза на Сашу:
- На том свет стоит, чтобы люди были разные. Ты, Васек, свое возьмешь, но Сашей тебе не быть.
- Не быть, тетя, - согласился Васек. - Саша сам по себе, а я сам по себе.
x x x
Теперь Саша ушел к своим родным. Васек и тетя Дуня остались одни.
Васек взглянул на часы и вскочил: 'Поздно уже! Что это мне нужно сделать? Чайник подогреть? Да тетя Дуня легла уже, наверно!'
Он на цыпочках вышел в кухню, заглянул в маленькую комнату. Тетя Дуня крепко спала, низко склонив голову над столом.
'Без чая заснула... устала, видно, очень'. Он посмотрел на седую голову с ровным, как ниточка, пробором. Какое-то давнее, детское воспоминание сжало ему сердце. Неужели это он, Васек, назвал когда- то тетю Дуню ведьмой?
Васек поглядел на мозолистые, худые руки с темными пятнами на кистях; на ноги, обутые в старые башмаки с растоптанными подошвами.
'Не сняла даже...'- подумал он и, бросившись в кухню, схватил таз. Но таз вырвался из его рук н с грохотом упал на плиту.
Тетя Дуня вздрогнула, проснулась:
- Васек!
Васек бросился к ней, припал к ее плечу:
- Ничего-то я не умею... Тетя, не спи, я тебе воду согрею!
- Что ты, что ты! - смутилась тетя Дуня. - Я сама согрею воду. Ложись спать, голубчик.
Но Васек все-таки побежал на кухню, нагрел воду и заставил тетку опустить в таз ноги.
- Это ты вместо Саши, что ли, меня балуешь? - спросила тетя Дуня.
- Он велел, - сознался Васек.
- Ишь ты... - тихо сказала тетя Дуня и, глядя куда-то вдаль, задумалась.
Васек не знал, о чем она думает, но он видел, как постепенно светлели ее глаза, как на рыжих, словно выцветших от солнца ресницах оседала влага скупых, непролившихся слез.
Васек вдруг представил себе ее одну, в этой комнате, дни и ночи ожидавшую известий о любимом брате, о племяннике. Кроме них, у нее никого не было на свете.
- Ишь ты! - снова повторила тетя Дуня, и далекий, ушедший в себя взгляд ее остановился на племяннике. - Вот ведь как... Пожил с нами Саша и ушел. А от доброго сердца своего и нам с тобой что-то оставил, чем-то хорошим с нами поделился,. Вроде как посеял добрые семена твой Саша, и мы глядим... Словно бы взошли они у нас, принялись...
Васек взволновался. Что-то в тетке вдруг напомнило ему отца в минуты их задушевных вечерних бесед. Бывало, Васек сердитым шепотом жаловался ему на эту самую тетку, а отец, мягко улыбаясь, говорил:
'Конечно, Рыжик, человек она старой закалки, привыкла в своей коробочке замыкаться, а вот поживет с нами, новых людей повидает - и помаленьку от старого начнет отходить. Не понимает еще новой жизни, что с ней сделаешь... - И, притянув к себе Васька, лукаво улыбаясь, шептал ему на ухо: - Она все нас с тобой переучивает вроде, а мы ее помаленьку в нашу сторону гнем... Душа-то у нее советская, ну и откликается. Только помаленьку надо, Рыжик... К старым людям молодые всегда должны быть снисходительны, ты это запомни...'
Васек старался быть снисходительным. Но теперь этого больше не требовалось. Все, что говорила и делала тетя Дуня, вызывало в Ваське чувство гордости и уважения. По-новому встретила она его товарищей, по-новому относилась к людям, и даже в их дворе Васек часто слышал, проходя мимо женщин:
'Надо Евдокию Васильевну спросить. Это человек безотказный - всегда найдет, чем помочь...'
- Тетя Дуня, - серьезно сказал Васек, - ты нам с отцом самая родная. Побереги себя... Я тебе все делать буду, только скажи, если не догадаюсь чего...
Глава 20. НА ДЕЖУРСТВЕ
В бывшем четвертом классе 'Б' стояли рядами больничные койки. Раненые, прикрытые тонкими байковыми одеялами, полулежали, полусидели, облокотясь на подушки. На белых тумбочках, придвинутых к кроватям, стояли стаканы, покрытые марлей, лежали стопками газеты, журналы и письма от родных. Ветер, залетающий в открытое окно, наполнял комнату свежим запахом молодой зелени.
Был тихий послеобеденный час, но никто не спал. Сегодня комсомольцу Васе сделали тяжелую операцию. В палату время от времени входила старшая сестра и тихонько трогала Васину руку, быстрыми, умелыми пальцами нащупывая пульс.
Раненые поднимали головы с подушек и с сочувствием глядели на бледное лицо с большим пухлым ртом и темными кругами вокруг плотно прикрытых глаз.
Вася был самым юным в палате, и старшие бойцы питали к нему отцовскую нежность.
- Операция прошла благополучно, да крови много потерял, - шептал, перегнувшись к соседу, боец с забинтованной рукой.
- Ну ведь тут врачи, уж они знают... А если в палату принесли, значит, ничего, - тихо откликнулся кто- то со своей койки.
Нина Игнатьевна строго посмотрела на говоривших и покачала головой.
Нюра Синицына сидела около постели пожилого раненого сержанта и, положив на книгу листок бумаги, писала под его диктовку письмо.
- Ну вот! Это все мы с тобой описали, - говорил ее раненый. - А теперь ты от себя приписочку сделай. Ведь моя дочка тоже пионерка. Вот и напиши ей, как подружке. Есть ли у них там госпиталь? Напиши, пусть пойдет поухаживает за ранеными. Радуются, мол, нам бойцы, любят детей. У каждого своя семья далеко, скучают они, дорога им наша ласка. От себя напиши...
Нюра взяла чистый листок:
'Здравствуй, дорогая подружка...'
Раненый сержант взглянул на первые, нерешительные строчки и закивал головой:
- Вот-вот... А как же тебе се назвать? Ясно, подружка...
За окном тихо качнулась тоненькая березка и, положив на подоконник ветки с легкими весенними листиками, заглянула в комнату.
Вася глубоко вздохнул и зашевелился. На чистом лбу его выступили мелкие капельки пота. Старшая сестра нагнулась к больному, вытерла марлей его лоб и тихонько позвала:
- Вася...
Нюра быстро оглянулась; раненые, морщась от боли, приподнялись на койках. Вася открыл светлые глаза, жадно глотнул воздух запекшимися губами.
- Пить хочет, - тихо сказал кто-то с дальней койки.
Нюра схватила стакан, звякнула графином.
- Тсс... нельзя ему после наркоза... - зашумели на нее со всех сторон раненые.
Нина Игнатьевна сделала строгое лицо:
- Тише!
Вася снова открыл глаза. Большой рот его дрогнул слабой улыбкой:
- Я знаю... нельзя мне...
Все заулыбались.
- Ну вот, теперь все в порядке. Вечерком, пожалуй, в шахматы сразимся! - весело пошутил молодой красноармеец, поправляя съехавшую на лоб повязку.
