сегодня уже в учительской стол себе поставил, а Иван Васильевич скоро из госпиталя в новую школу переедет. У него здесь точь-в-точь такая же комнатка около раздевалки. Он в ней и ночует сейчас - боится, как бы кто материал по унес. - Ну, это уж напрасно! - возмутилась тетя Дуня. - Кто ж это из школы материал унесет! Да таких злодеев-то во всем городе не найдется. Экий подозрительный старик стал! - Да нет, может, и не оттого он ночует, а просто хочется ему сторожить... ну, по своей специальности работать, что ли. - Но специальности - это другое дело. А на людей клеветать нечего. Школой все дорожат. Постоянно народ около нее толчется... Я тоже вчера проходила мимо. Заглянула во двор. Дом-то какой красавец будет! А уж школьников, мальчишек да девчонок во дворе - не сосчитать! И тебя видела, только уж окликать не стала. Она отхлебнула из своей чашки чай, осторожно прикусила кусочек сахару, потом закашлялась, вынула носовой платок и вытерла кончиком глаза: - Помню, когда уезжал твой отец... Пришел в шинели, сел вот тут рядом, обнял меня. А я плачу. 'Что ж, говорю, Паша, голубчик, Ваську от тебя передать? Может, хочешь что-нибудь на прощанье сказать?' А он так покачал головой и говорит: 'Не надо, сестреночка. Он все знает, что я могу сказать'. - 'Да откуда же, Паша, ему знать?' Улыбнулся он мне и опять свое: 'Знает, сестреночка! Хороший сын всегда знает, что скажет в том или ином случае отец'. - Тетя Дуня облокотилась на ладонь и тихонько спросила: - А ты и вправду знаешь ли? - Знаю, я всегда знаю! - радостно улыбнулся Васек. - Вот и сейчас знаю... Он подмигнул бы мне одним глазом на тебя и сказал: 'Что-то у нашей тети Дуни глаза нынче на мокром месте... А ну-ка, Рыжик, подойди к ней поласковее...' - Васек встал и, обняв тетку, прижался щекой к ее щеке. Ничего, - сказал он, - проживем как-нибудь... - Не хватает моих сил... - прижимая к себе его голову, прошептала тетя Дуня. - Писем-то нет у нас... Письма-то куда же подевались? - Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает - задерживаются в пути. Ты не плачь только, все будет хорошо! - с горьким спокойствием уговаривал тетку Васек. В эту минуту ему казалось, что отец слышит его и одобрительно кивает ему головой: 'Не давай, не давай ей плакать, Рыжик... Старая она, больная. Кто ее, кроме тебя, пожалеет...' - Давай, тетя, поглядим по карте, где бои идут. Васек принес карту, разложил на столе, вынул из коробочки красные флажки: - Вот, гляди, где наши теперь находятся! Тетя Дуня полезла в карман за очками. Слезы ее высохли, и, расставляя вместе с Васьком красные флажки, она сурово сказала: - Ничего, придет наше время! Мы их до самого Берлина гнать будем! - Тебе бы на фронт, тетя Дуня! - пошутил Васек. Спать легли поздно. Ночью Ваську снился отец. Снилось, что где-то в открытом поле сквозь дым и огонь мчится санитарный поезд. Мимо Васька в паровозной будке промелькнуло бледное. напряженное лицо отца, голубые серьезные глаза, знакомые, опущенные книзу усы. Васек бросился вслед поезду, но из дымной тучи налетел вражеский бомбардировщик, и тяжелый снаряд ударил в бок паровоза. Васек закричал, забился и, сонный, еще долго рвался из чьих-то теплых рук... Потом открыл глаза и увидел встревоженную тетю Дуню. - Проснись, проснись, Васек, голубчик... - удерживая его, ласково шептала она. Васек зарылся головой в подушку. - Писем, писем нет, тетя Дуня... - простонал он. - Ничего, ничего, придут письма. Ведь бывает - задерживаются в пути... уговаривала его тетя Дуня.
Глава 34. АНДРЕЙКА
Утром Васек долго думал о своем сне. Тоска, как огромный камень, навалилась на его сердце. Близкий, родной человек - тетя Дуня, но без отца родительский дом кажется пустым и неприютным. 'Сегодня пойду в депо', - думает Васек. В депо все напоминает мальчику отца. Там идет своя жизнь, ч рабочие ходят в таких же пропитанных маслом и паровозной гарью куртках, в какой ходил отец; там в светлой мастерской и сейчас висит среди стахановцев портрет, а под ним большими печатными буквами стоит подпись: 'Павел Васильевич Трубачев'. Васек выхолит из дома и жадно смотрит в ту сторону, где за улицами и переулками чуть виднеется высокая крыша вокзала, а за ней вдоль железнодорожной линии - длинное серое здание депо. Васек в нерешительности стоит у ворот. В девять часов он должен быть на пустыре, где уже соберутся его товарищи. Они сговорились пойти к Екатерине Алексеевне все вместе. После пропущенных уроков никому не хочется прийти первым. Но сейчас еще рано. Если сбегать в депо... хоть на полчасика! Васек срывается с места и, прижав к бокам локти, бежит по улице. Дома, палисадники, ворота, калитки и магазины мелькают у него в глазах. Вот и вокзал.. Железнодорожные пути скрещиваются, длинными черными змеями лежат на шпалах рельсы. Васек пошел медленно, жадно вдыхая знакомый запах, влажный от пара и душный от угольной пыли. Какая-то женщина торопливо перебегает ему дорогу. В ведре у нее полыхает горящий уголь, выброшенный из паровоза. Васек усаживается на пригорке. Отсюда видны ворота депо. На запасном пути стоит паровоз. Рабочие в брезентовых комбинезонах тащат брандспойты. Васек знает - сейчас паровоз будет принимать душ. Потом, блестящий, черный, красивый, он отправится куда-то в новый путь. За ворота депо но пускают посторонних. Васек не считает себя посторонним, но он не хочет, чтобы его остановили в дверях. Ему было бы это обидно. Лучше посидеть на пригорке и подождать своего знакомого парнишку Андрейку. Андрейка - белобрысый, маленький, озабоченный. В депо его взяли уже во время войны. Андрейка еще и сам хорошенько не знает, какая его должность, - он старается помогать всем и каждому. Васек познакомился с ним случайно. Однажды в обеденный перерыв, завидев на горке одинокую фигуру Васька, белобрысый Андрейка, важничая своей брезентовой непромокашкой, не спеша поднялся к нему и сел рядом, на прогретую солнцем глинистую насыпь. Прищурив светлые глаза и морща пестрое от веснушек лицо, он долго и беззастенчиво разглядывал своего соседа. Потом вытащил из-за пазухи сушеную воблу и кусок хлеба. Оба мальчика молчали. Васек искоса смотрел, как 'деповщик' сдирает с воблы присохшую шкуру и ест, с удовольствием разжевывая жесткую рыбу крепкими, белыми зубами, как на лбу его под желтыми, пшеничными волосами собираются мелкие капельки пота. Молчать становилось неинтересно. - Работаешь здесь? - с уважением спросил Васек, мотнув головой в сторону депо. - Работаю. - Андрейка шмыгнул вздернутым носом. - Помощником. - Чьим помощником? - заинтересовался Васек. - А кто его знает... Чьим придется! Около паровозов хожу. А то на сортировочную посылают. Андрейка повертел в руках объеденную воблу, внимательно обследовал, не осталось ли где-нибудь мякоти на рыбьих костях, и вдруг подозрительно спросил: - А ты чего тут торчишь? Я тебя уже не один раз здесь вижу. И сейчас из-за тебя без кипятка обедаю. - Он прихмурил белесые брови. - Может, ты шпион? Или подосланный кем? Гляди, я разоблачу живо! - Дурак ты, а не помощник! - рассердился Васек. - Мой отец тут работал в депо. Павел Трубачев, коммунист, стахановец. - Ишь ты! - удивленно сказал Андрейка. - Павла Трубачева я видел... Он у нас на портрете изображен. Машинист? Верно! Нам и на собрании Трубачева в пример ставили! - А я - его сын! - гордо сказал Васек. Андрейка окинул нового знакомца одобрительным взглядом и, обтерев полой комбинезона руку, протянул ее Ваську: - Будем знакомы. Андрей Иванович! Васек крепко тряхнул его черную от угольной пыли руку и с волнением спросил: - А что о моем отце говорят? Андрейка разломил пополам оставшийся хлеб и протянул Ваську румяную горбушку: - Угощайся! Про машиниста Трубачева я на сортировочной слышал. Герой он. Поезда с ранеными водит, под самым носом фашистов проскакивает.
- А куда возит он их, раненых-то, не слыхал? - Нет, не слыхал. Ясное дело, куда ближе. Один раз по нашей дороге проезжал, только без останову, в Москву. У Васька помутились в глазах. - По нашей дороге... здесь? - тихо спросил он. - Ну да. Ответственный поезд вел... Да что ты побелел весь? Ведь это давно было, еще когда фашисты к Москве подходили, когда их гнали отсюда почем зря. - Я отца с начала войны не видел... Я его ждал, ждал... А он проехал... мимо проехал... - в отчаянии пробормотал Васек. Андрейка нахмурился: - По делу проехал, не на гулянку... А ты что ж больно за отца цепляешься? Ты и сам не маленький, сам себя обосновать можешь - работа везде есть. Я вот тоже за родителей цеплялся, а как пришли в наше село фашисты, тут уж все перемешалось: и отец партизан, и сын партизан... старые деды и те в партизанах. На годы свои никто не глядел. Разве что грудной при матери находился. Васек все еще думал об отце: - Не написал, проехал мимо, а я не знал ничего... - Война - что тут сделаешь! Вот убили моих родителей, и остался я один. Только до двенадцати лет и походил в детях. Теперь сам за себя соображаю. Васек очнулся и с горячим сочувствием поглядел на 'деповщика': - И никого-никого у тебя тут нет? - Как - нет! Я в город часто хожу - там у меня земляки. - Земляки? Из вашей деревни? - Необязательно из моей. Все деревни наши, - сбрасывая с комбинезона крошки, спокойно ответил Андрейка и тут же спросил: - А ты, помимо отца, кто такой есть? Школьник? - Конечно. Пионер-школьник. Васек стал рассказывать про себя, про своих товарищей. Потом встал, заторопился: - Ну, прощай, Андрей Иваныч! - На работе я 'Андрей Иваныч', а так, запросто, конечно, Андрейкой меня зовут. - А я - Васек. Васек Трубачев. Будешь в городе - приходи ко мне. Васек сказал свой адрес, вынул из кармана карандаш: - Запиши, а то забудешь. - Не забуду, у меня память крепкая. Я на комсомольских собраниях сижу и все до слова запоминаю, - похвастал Андрейка. N Васек усмехнулся: - Да разве ты комсомолец? - Он окинул взглядом тщедушную фигурку Андрейки и строго сказал: - Не хвастай зря! Андрейка обиделся: - Я и не хвастал! В комсомольцы меня через год примут. Года не вышли. А на открытые комсомольские собрания я
