кликнула мужа, а сама убежала в комнату, подпрыгивая на своих тоненьких ножках.
Вышел Петр. Он погрузнел, в коричневом суконном халате, отделанном золотистым шнуром, выглядел эдаким барином. В квартире тоже перемены: в столовой новая дорогая мебель, а в кухне, через которую прошел Петраков, заметил белый американский холодильник, который он видел только в богатых квартирах.
— Разбогател? — спросил Андрей.
— Да. От нескольких фирм теперь работаю. Разъезжаю по заграницам, закупаю разные товары. Должно когда-нибудь улыбнуться человеку счастье. Вот я и о тебе подумал. Одному иностранцу надо отремонтировать загородную виллу. Возьмешься?
— Надо посмотреть, — ответил Андрей. — А что за иностранец?
— Да кто его знает, — прикрыл ладонью зевок Петр. — Зашел ко мне в лавку, сказал, что старинный фарфор собирает, купил у меня китайскую вазу. Не торговался: видно, состоятельный. Спросил, не знаю ли я хорошего маляра. Я вспомнил про тебя. Он оставил адрес. Вот, возьми. Просил приехать сегодня.
— Далековато, — посмотрел на адрес Петраков. — Это километров двадцать от города. Ну да ладно. Оставлю велосипед у конечной трамвайной остановки, а дальше поеду на автобусе…
Сошел, как было указано в записке, на девятнадцатом километре и пошел по тропинке. В лесу, в густых зарослях, стоял одноэтажный дом. 'Какая же это богатая вилла?' — подумал Петраков. Видно, ошибся. Но решил все же зайти. Поднялся по ступенькам на застекленную террасу. Уже темнело, и в доме светился огонь. Вышел мужчина. Толстые стекла очков делали глаза неестественно большими.
Петраков спросил, туда ли он попал, и показал записку с адресом.
— Туда, туда, — ответил по-русски с сильным акцентом хозяин дома. — Проходите.
Петраков шел следом и осматривал комнаты. Ремонт пустяковый, просто надо освежить комнаты, которые казались нежилыми. Самая необходимая мебель, и никаких признаков семейного жилья.
'Ерундовая работа. Едва ли стоит связываться, да еще ездить в такую даль. Никакой выгоды', — размышлял Андрей.
— Садитесь, — пригласил хозяин, вводя Петракова в кабинет, в котором стоял письменный стол, диван и несколько стульев. На столе ни бумаг, ни чернильницы, ни настольной лампы, один желтый кожаный портфель.
— Вы советский гражданин? — спросил хозяин.
— Нет еще.
— Значит, живете по нансеновскому паспорту. Подали заявление о приеме в советское гражданство? Чего это вы решились?
— Хочу, чтобы мой будущий ребенок не был от рождения беженцем.
— Отличная мысль, — одобрил хозяин. — И вы надеетесь, что после всего того, что вы совершили против своей родины, вам дадут советский паспорт?
— Я надеюсь, — твердо сказал Петраков. — Но откуда вам об этом известно? Петр Захаров, что ли, рассказал? И какое это имеет отношение к ремонту вашей дачи?
— Я никакого Петра Захарова не знаю, а вот о вас знаю все. И я полагаю, что у вас хватило ума, чтобы не рассказать консулу Яркову главное.
— Нет, рассказал, как на исповеди… И все же давайте перейдем к делу. Какой ремонт вам требуется?
— Да, перейдем к делу, — согласился хозяин. — Я полагаю, что вы не информировали Яркова о том, что являетесь агентом германской разведки — Рейхсзихерхейтсхауптамта?
— Что-о-о? — изумленно уставился в какие-то незрячие глаза хозяина Андрей.
— А то, что вы дали письменное обязательство служить германской разведке и оказывать любую помощь в борьбе против Советской России. И получили аванс, который даже не отработали.
Холодный пот выступил на лбу Петракова, а по спине пробежали мурашки… Он совсем забыл об этом.
В двадцать первом году, еще не остыв от мятежного угара, все еще надеясь взять реванш за поражение, участники кронштадтского мятежа бежали в Финляндию и готовы были связаться с чертом, дьяволом, с кем угодно. Тогда все давали какие-то клятвенные письменные обязательства французам, англичанам, немцам, получали деньги, слыли за героев, создавали какие-то союзы, братства, партии. Все это распадалось и опять создавалось. Немцев интересовали прежде всего люди, имевшие связи в России, офицеры. У Петракова не было интересных для немцев связей, и о нем забыли. И он забыл.
— Но это было шестнадцать лет назад, — сказал Андрей. — Тогда не было гитлеровской Германии, я давал какую-то подписку тогдашнему вермахту.
— Нет, это было не в 1921-м, а в 1934 году.
— Вы ошибаетесь! — воскликнул Петраков.
Хозяин дачи вынул изо рта сигару, положил ее в углубление пепельницы, не торопясь раскрыл портфель, лежавший на столе, и извлек из него две пожелтевшие бумаги.
— Узнаете? — спросил он.
Да, это была его, Петракова, расписка в получении двухсот марок и подписка — какая-то клятва 'бороться с коммунистической Россией до конца'.
— А конец еще не наступил, — многозначительно сказал хозяин, снова защемив желтоватыми зубами кончик сигары.
— Но когда это написано? — спросил Петраков.
— Извольте посмотреть.
В конце листка рукой Петракова стояла дата — '26 июня 1934 года'. И никаких следов подчистки или исправления.
— Но это подлог! — воскликнул Андрей.
— Можете жаловаться советскому консулу, — откинувшись на спинку стула и глядя сычьими глазами на Андрея, произнес немец и захохотал.
— Да, я пойду и все расскажу советскому консулу, — в ярости сжав кулаки, стараясь сдержать бивший его озноб, сказал Петраков.
— Ну и чего же вы этим добьетесь? Вам откажут в советском гражданстве. Мы постараемся представить вас перед финскими властями как советского шпиона. А это означает многолетнее тюремное заключение. И никто за вас не вступится. Вы — человек без гражданства. Тем строже с вас спросят. Вашу жену посадят в тюрьму за принадлежность к подпольной коммунистической организации. Ребенка ей позволят родить, но определят в приют для сирот.
Человек с сычьими глазами явно наслаждался произведенным эффектом. Петраков сидел бледный, растерянный. 'Надо пойти к Яркову. Рассказать', — лихорадочно пульсировало в голове Андрея.
И гитлеровец словно угадал намерение Петракова.
— Вам известен большевик Нагнибеда? — выложил хозяин дачи свой последний козырь.
— Мы служили с ним на линкоре 'Петропавловск', — пораженный осведомленностью немца, ответил Петраков.
— Совершенно верно. И этот Нагнибеда, которого вы засадили в корабельную тюрьму, ничего не забыл. Он решил с вами рассчитаться.
— Но он и понятия не имеет о моем существовании. — Петраков совершенно был сбит с толку.
— И вы его не узнали? — Гитлеровец приблизил свое лицо к Петракову. Казалось, у него не глаза, а фары на лице. В толстых стеклах многократно отражался свет лампы. — Так знайте: Нагнибеда и консул Ярков одно и то же лицо. Он сменил отцовскую фамилию на фамилию матери. Мы ему поможем, подкинем джокер — фотокопию вашей подписки.
Петраков, ошалевший от внезапного удара, потерял дар речи.
— Я понимаю смятение вашего духа, — произнес немец самым добродушным тоном. — Вам надо дать время поразмыслить. Срок — одни сутки. Скажу больше: вы для нас интереса не представляете. Мы гуманны и потребуем от вас выполнить одно-единственное задание. Весьма посильное. Не опасное. Вы курите сигары?
— Нет. Только сигареты. Сигары мне не по карману.
