особо важного задания'. Подписался. Поставил дату.
— Вот эта штука, — вынул Вебер из коробочки толстую коричневую сигару с золоченым фирменным пояском посередине. — Заделать в стене вы ее можете в любом положении.
— И в любом положении она взорвется? — спросил Петраков.
— Ум готтенс виллен, нихт! — воскликнул Вебер, сложив ладони и подняв их вверх. — Я могу вам по секрету сказать, что в этой сигаре заложено секретное задание для нашего человека в России!.. — Вебер положил руку на плечо Петракова: — Бедняга. Вы сегодня переволновались. Вечером у вас будет болеть голова. Выпейте тогда содовой воды и любой порошок от головной боли… Желаю успеха, — потряс он руку Андрея. — Итак, я жду вас здесь в среду, вручу вам еще две тысячи пятьсот марок, вашу подписку и обе расписки. Вы станете самый свободный и весьма обеспеченный маляр во всей этой поганой стране. Захотите — пожалуйте в нашу Германию. Примем вместе с супругой, постараемся забыть, что она была коммунисткой.
'Заложит! Лишь бы у него не тряслись руки и чтобы он хорошо заделал стену', — думал Вебер, глядя, как Петраков быстро и энергично шагал по тропинке.
'Ну и черт с ним! — рассуждал про себя Петраков. — Заложу. Подумаешь, секретное письмо. Не я, так другой пошлет его. И что тут особенного?'
Завидев приближающийся на шоссе автобус, Петраков побежал, чтобы успеть сесть, и ноги несли его, и он не чувствовал тяжести тела — мог бы добежать до самого Гельсингфорса. Вскочил на подножку. Занял свободное место. Вот Марта обрадуется — сколько денег я ей сейчас выложу! Никогда таких в руках не держал. Скажу, что богатый иностранный капиталист поручил переделать двухэтажную виллу.
Сошел у знакомой трамвайной остановки. Взял свой старенький велосипед, легко вскочил на него и закрутил педали. Но постепенно терял ощущение легкости, с трудом двигались ноги, стала болеть голова. 'Переволновался, прав этот немчура'. Чем ближе подъезжал к дому, тем сильнее ломило голову. К дому уже шел, еле передвигая пудовые ноги, ведя за руль велосипед.
Марта, увидев его, всплеснула руками.
— Ты что, папа, заболел? Почему такой бледный? Почему шатаешься? Напился, что ли?
— Отстань, у меня болит голова, дай мне пирамидон и содовой воды.
— Наверно, грипп. Никуда я тебя завтра не отпущу. Бог с ней, с работой. Лишь бы ты был здоров.
Марта разыскала в аптечке пирамидон, развела чайную ложку соды в воде. Петракова колотил озноб.
Марта расшнуровала ему башмаки, помогла снять пиджак, уложила в кровать. 'Чем-то напоил меня проклятый фашист', — мелькнула в голове Андрея вялая мысль.
Утром дело чуть не дошло до драки. Марта уцепилась за мужа и не пускала его на работу:
— Хворый ты, грипп у тебя, ишь какие синяки под глазами!
— Я должен ехать. Понимаешь — должен! Сегодня я заканчиваю работу и получаю расчет. И работы там осталось на несколько часов. Пароход должен во вторник уйти, и из-за одной недоделанной стены его не примут советские инженеры.
— Да, — сдалась Марта. — Соберись с силами. Советский пароход должен быть сдан в срок. А вечером я тебя напою липовым чаем, дам побольше моченой морошки… Поезжай на автобусе. Есть у тебя двадцать пенни?
— Есть, есть. Я действительно поеду на автобусе, а не на велосипеде.
Глава 18
МИНА ЗАМЕДЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ
Ярков частенько заезжал на судоверфь, чтобы проверить, как подвигается дело со строительством парохода. Приезжал не только как консул, который наблюдает за выполнением заказов для своей страны, но его тянула сюда старая морская душа.
Он с волнением наблюдал, как спускали пароход со стапелей. Скользя по деревянному настилу кормой вниз, еще сухой, сверкающий лаком, поблескивающий заклепками, пароход поскрипывал от нетерпения ринуться в холодную купель. Для Яркова, как для любого моряка, пароход был живым существом. Недаром на языке старой морской державы Великобритании, на котором все неодушевленные предметы отнесены к среднему роду, для корабля сделано исключение. Будь то парусное судно, военный крейсер, или нефтеналивной танкер, пассажирский пароход или лесовоз — все они очеловечены, они женского рода, как мать, сестра, подруга, жена, возлюбленная.
Ярков ревностно следил за внутренней отделкой парохода, когда он стоял у пирса, урывал время, чтобы приехать и посмотреть, как пароход 'учат' плавать.
Но вот все работы закончены, механизмы опробованы, бункера загружены топливом, баки — пресной водой. Производятся последние косметические поделки: удаляются масляные пятна, угольная пыль, драятся поручни, палуба. Подписаны акты приемки. И наконец наступил день отправки парохода в Ленинград, где он теперь будет постоянно прописан.
На пристани собралась большая толпа провожающих: все те, кто вложил свой труд в создание судна. И кажется, нет ни одной профессии, которая бы не участвовала в его строительстве. Здесь механики и слесари, плотники и электросварщики, химики, стекольщики, текстильщики, маляры, столяры…
Ярков стоит с Ириной. Он взволнован, и Ирина тоже. У обоих одна затаенная мысль — поехать бы на этом пароходе в Ленинград…
Загремели якорные цепи. Пароход весело прогудел и стал отваливать от причала.
Ирина запрокинула голову. Легкие, прозрачные облака таяли на светло-голубом небе.
вспомнил Константин старую морскую примету и добавил: — На небе облака вовсе без контуров, а вот там, — кивнул он на море, в южную сторону, — контур облаков обозначается все резче.
Ирина поняла, что Константин имеет в виду гитлеровскую Германию.
— Шторма не миновать, — подтвердил еще раз Ярков. Он оглядел толпу. Все были радостно взволнованы. Вот он, результат общего труда. Увидел Петракова. Тот глядел хмуро и недобро.
— Посмотри направо, на человека в сером костюме с надвинутой на глаза шляпой, — сказал Ярков. — Это и есть тот самый Петраков, о котором я тебе рассказывал.
— У него пришибленный вид, — сказала Ирина. — Не нравится он мне.
— Я думаю, что его одолевают сейчас воспоминания, — заметил Константин. — Пароход берет курс на Ленинград, которого Петраков не знает. Он знает только Петроград.
Подошел директор фирмы и пригласил консула с супругой в яхтклуб на банкет, чтобы отметить успешное выполнение советского заказа.
Петраков стоял неподвижно, и мысль его бежала вслед пенящейся дорожке, которую прокладывал пароход. Он не махнул рукой, как другие, а, засунув руки глубоко в карманы, нервно перекатывал губами погасшую сигарету.
Ярков с Ириной прошли близко от него. Он увидел их, и Ярков прочитал в его глазах ненависть. Это были глаза того Петракова, который пинками и кулаками запихивал его, Нагнибеду, в тюремную камеру. Петраков выплюнул изжеванную сигарету и криво усмехнулся, словно хотел показать золотые зубы, вставленные взамен тех, выбитых.
