дела; поди, за три года совсем отсохнут'. Владимир Ильич поинтересовался, что я умею, кроме токарного дела. 'Ювелир я, шесть лет у золотых дел мастера обучался. Правда, больше черновую работу делал: на рынок с хозяйкой ходил, за водкой бегал, мастерскую убирал, но кое-чему все же научился'. — 'Так, так…' — о чем-то раздумывал Владимир Ильич. Зазвал меня как-то вечером домой. Будем, говорит, заниматься. И создал он марксистский кружок. Для меня одного. Ну, скажу вам, целый университет. А я к книгам не был приучен. Когда он рассказывает — все ясно, понятно, интересно. А как сам начну читать, ну как баран на новые ворота смотрю! Ничего не смыслю.
— А когда же Надежда Константиновна приехала? — спросила Ирина.
— В мае 1898 года. Ждал он ее и говорил, что заказал мне лекарство. А Енисей в тот год поздно ото льда вскрылся. Вот они где-то по пути и задержались. Владимир Ильич извелся. Каждый день ходил цветы собирать, в кувшины ставил их и говорил: 'Надя любит цветы'. А в тот день, как нарочно, на охоту ушел. Я совсем раскис, и охота меня интересовать перестала. Сижу на перилах крыльца, ногами болтаю. И вот подъехала к дому телега, а с нее две женщины спрыгнули. Понял я, что это невеста Владимира Ильича с матерью приехала. Помог я им разгрузиться и побрел к себе. Ну. думаю, все. Теперь у Владимира Ильича семья, работа. Не до меня. Девушки у меня нет, и из местных никто не приглянулся, да и сторонятся меня, ссыльного. Пропаду теперь. А Владимир Ильич в тот же вечер за мной прислал. Прихожу, а там вся семья Проминских за столом, и у всех детей в руках подарки: сласти, книжки с картинками. 'Я вам лекарство привезла', — говорит Надежда Константиновна. И показывает на корзину: лицо серьезное, как у доктора, а в глазах смешинки дрожат. Я поднял корзину — ого, какая тяжелая! Раскрыл, а там набор ювелирных инструментов. 'Вы теперь главный ювелир на весь Минусинский уезд', — говорит Владимир Ильич. Что правда, то правда. У местных богатеев работенка найдется, и в церкви тоже. Первое, что я сделал, — это обручальные кольца для Владимира Ильича и Надежды Константиновны. Правда, не золотые, а из медных пятаков. И началась у меня новая жизнь. Владимир Ильич не отгородился. Наоборот. Я стал чаще бывать у них. По вечерам собирались за чайным столом. И разговоры, и шарады, и песни, и танцы. А какая певунья Надежда Константиновна была! Сколько песен знала! Насмешница была.
— Да вы выпейте кофе, — приглашала Эльса, но Ирина благодарила кивком головы. Она была вся там, в Шушенском, и ясно представляла себе молодых, веселых и заряженных большой идеей и большой любовью Надежду Константиновну и Владимира Ильича.
— У вас не сохранилось каких-либо реликвий, ну подарков или записок, или каких-то ваших личных вещей из Шушенского? — спросила Ирина.
Кое-что есть, — загадочно отвечал Оскар Александрович. — Только на чердаке в опилках спрятаны. Как-нибудь докопаюсь, покажу.
Ирина загорелась:
— А нельзя ли сейчас?
— Да там опилок у меня насыпано с полметра толщиной, и запамятовал я, где чего у меня спрятано.
— Пойдемте вместе, Оскар Александрович. Я все опилки своими руками перекопаю. Доверьте мне, я аккуратно все сделаю.
Старик сдался.
По крутой лесенке забрались наверх. Июльское солнце накалило железную крышу, на чердаке было невыносимо жарко и душно. Коричневый настил опилок покрывал весь чердак.
— Что искать? — спросила Ирина, горя нетерпением.
— Сверточки, небольшие. Вы возле дымохода поройтесь — кажется, там что-то упрятано, а я в тот дальний угол пойду. Там осиное гнездо. — В углу чердака прилепилось овальное серое гнездо.
Ирина пересыпала руками горячие опилки, сдувая с губ капли пота. Ее белые туфли и белая юбка пожелтели от пыли.
И вот руки нащупали какой-то твердый предмет. Ирина извлекла небольшой пакет, обернутый в газету. Бумага истлела и рассыпалась в руках. Но может быть, именно это газета тех времен?
— Оскар Александрович! — с отчаянием в голосе позвала Ирина. — Я что-то нашла, но оно рассыпается в руках.
— Одну минуточку. Я тоже нашел. Пойдемте вниз.
Ирина осторожно несла на ладонях сверток. У Оскара Александровича в руках был сверток много больше.
— У вас в руках самая дорогая реликвия, — сказал Оскар Александрович. — Не волнуйтесь, она надежно упакована.
Ирина положила сверточек на стол, под истлевшей газетой в салфетке, ставшей коричневой на сгибах, было 'что-то'. Это 'что-то' было завернуто еще в бумагу… И вот в руках Ирины маленькая, величиной в две спичечные коробки, фотография на толстом картоне. Владимир Ильич! Такой фотографии Ирина нигде не встречала. Молодой Владимир Ильич с аккуратной бородкой, длинными усами, закрывающими верхнюю губу, с таким знакомым необычайно чистого рисунка выпуклым лбом. Фотография стала такой же желто- коричневой, как и газета, как и опилки. Полустершимися золотыми буквами внизу вытеснено: 'Ю. Мебiусъ. Москва'. А на обороте надпись: 'Товарищу Оскару Ал-чу въ память совмЪстной жизни 1897–1900 гг.'. Подписи нет. Но почерк знакомый, его, ленинский! У Ирины захватило дыхание.
— Оскар Александрович! Это же бесценное сокровище!
— Да. И это единственное сокровище у меня. А вот еще брошюрка Владимира Ильича. И две тетради. Надежда Константиновна переводила для меня 'Капитал' Карла Маркса. У них в Шушенском эта книга была только на немецком языке. Я писал под ее диктовку, а она потом исправляла мои ошибки в русском языке. Вот видите, — показал Энгберг листки общей толстой тетради, исписанные корявым почерком, и сверху правка Надежды Константиновны легкими, изящными строчками, написанными тонким пером.
Ирина рассматривала реликвии зачарованными глазами.
— Оскар Александрович, — сказала она строго, — такие сокровища нельзя хранить на чердаке в опилках. Они там истлеют. А вдруг пожар? Или полиция нагрянет? А? Для таких реликвий есть специальное хранилище в Москве. На века. Передайте туда. Я вас умоляю…
Оскар упрямо покачал головой:
— Вы хотите сделать меня нищим. Это же единственное, что у меня осталось. Вот брошюру и общие тетради возьмите, а фотографию — ни-ни.
— Спасибо! — обрадовалась Ирина. — Разрешите сделать с фотографии копии? Я верну ее вам завтра же.
— Я за это попрошу вознаграждение! — сказал Оскар Александрович, улыбаясь.
Ирина удивилась:
— Пожалуйста. Любую цену.
— Обижаете вы меня, Ирина, не знаю, как вас по батюшке, если думаете о деньгах. Цена будет такая — книга воспоминаний Надежды Константиновны Крупской.
Ирина вспыхнула.
— Простите меня. — сказала она, — я не имела в виду деньги. — Завтра вы будете иметь эту книгу, хотя она у меня в одном экземпляре.
Ирина сидела в вагоне и крепко прижимала к груди сумку. Она боялась крушения поезда. В такси боялась автомобильной катастрофы. Не утратить бы…
На следующий день вечером была у Энгберга. Привезла две отлично изготовленные копии с фотографии. Пожелтевший от времени подлинник на копии получился четким, сочным, черно-белым.
— Да ведь копии-то получились как новенькие, лучше настоящей… Оставьте мне обе копии, а себе возьмите оригинал.
— Я его перешлю в Музей Владимира Ильича Ленина, в Москву. Это бесценный дар. И вот вам книга Надежды Константиновны Крупской. Я заложила страницы, где она пишет о вас. 'Очень хороший товарищ', — писала о вас Надежда Константиновна.
