чистой воды. Штаб полка прибыл к месту дислокации, а связи хрен. Зато в соседней деревне, где три глухие бабки, — телефонная связь хоть с Кремлем.
— Произошло недоразумение, — буркнул Новицкий. — Доверился сарафанному радио, что называется. Ну, виноват, конечно…
— Профессиональный военный? — сочувственно осведомился Зорин.
Новицкий, подумав, покачал головой:
— В тридцать втором окончил свердловский институт инженеров связи. Полгода на военных сборах — получил младшее офицерское звание. А потом по комсомольскому призыву записался на работу… — Новицкий покосился на Фикуса, — в милицию. Тогда поощрялось принимать в органы людей с высшим образованием. Работал в уголовном розыске, через три года стал старшим уполномоченным, через пять — начальником отдела. В сорок первом пришел в военкомат, вспомнили о моем образовании, об офицерском звании…
— Ёперный театр… — подпрыгнул Фикус. — Ну, точно, у меня аж мураши по коже, когда этот крендель рядом уселся! К чему бы, думаю? Во как насобачился понимать их ментовскую породу! Просто нюхом чую — носом поведу и чую. Даже в темноте угадаю… Мама дорогая, — схватился Фикус за голову, — да за что мне это наказание — попал, называется, в теплую компанию… Как же жить теперь, когда мусор из уголовки под боком?
— Да пошел ты, — отвернулся от него Новицкий. — Я тебя не знаю, ты меня не знаешь…
— А и верно, — рассудил по трезвому уму Фикус — на его физиономию в эту минуту смотреть без смеха было невозможно. — Фикус теперь персона законопослушная, во всех отношениях положительная, а с Советами и вовсе никогда не гавкался…
— И не западло тебе в армии служить? — злобно прищурился Новицкий.
— А ну, разговорчики! — прорычал Чулымов. — Забыли, где находитесь?
— Да вроде как в лесу, гражданин начальник, — пожал плечами Фикус. — А меня кто-то спрашивал, мент, когда на войнушку отправляли? Ведь без Фикуса на войне никак, фронт развалится, стране каюк. А че ты щеришься? Нормально служу, троих уже вглухую заделал, ни один немец пока не жаловался, — закончил он под дружный хохот. Даже Чулымов ухмыльнулся.
— Ты вроде говорил, что сам вызвался, — нахмурился Зорин.
— Да? — озадачился Фикус и смутился. — Да я уже и не помню. Память дырявая. Ну, прикинулся пиджачком, тебе-то что?
— Второй, говорю, из той же когорты, — повторил контрразведчик. — Бывший офицер, так его растак…
— Что-то не похож он на офицера, — заметил Гурвич.
— Ага, вольтанутый какой-то, — подметил Фикус.
Пухленький штрафник поднял голову, застенчиво улыбнулся. Высшее образование впечаталось в физиономию, как штамп в протокол допроса (нашпигованный, — сказал бы Фикус). На интеллигентном лице штрафника хорошо бы смотрелись очки. Но на зрение он, похоже, не жаловался.
— Лейтенант Шельнис, — представился робким голосом. — Это самое… Павел Генрихович Шельнис… Так уж получилось, товарищи…
— Интендантская служба! — прозрел Зорин. И снова все покатились. Ну, точно, не место красит человека…
— Отлично, корешок, в одной отрасли работаем, — добродушно сказал Фикус и приятельски похлопал Шельниса по плечу. — Тоже коробочку перекинул?
— Этот хрендель умудрился разбазарить материальных ценностей на сумму в четыре с лишним тысячи рублей, — объяснил Чулымов. — Продукты, обмундирование, двадцать шесть коробок с дорогими сигаретами «Памир». Заведовал материальным складом в прифронтовой зоне — развел в бумагах такую бюрократию, так все запутал… Схватили за руку-то случайно — бдительный прохожий ночью заметил, как во дворе склада перегружают в «Виллис» какие-то коробки. Успели смыться, а потом на черном рынке стали торговать товарами со склада, ну, к нему и подступились…
— Ничего и не четыре тысячи, — пробормотал, немного покраснев, Шельнис, — только полторы смогли доказать. А остальное — это уж судья для красного словца присовокупил…
— Шельма ты, Шельнис, — вынес «товарищеский» вердикт Ралдыгин. — И фамилия у тебя — как нельзя подходящая для твоего жизненного кредо.
— «Тихий, скромный, бесконфликтный, всегда приветливый, вежливый», — продолжал цитировать «материалы уголовного дела» Чулымов. — Такие обычно и становятся либо преступниками, либо предателями.
— Я протестую, товарищ капитан. — Шельнис покраснел до кончиков ушей. — Это голословное утверждение. Вежливость и приветливость — еще не достаточные условия для того, чтобы стать предателем.
«И даже не необходимое», — подумал Зорин.
— А это что за бурундук? — удивился Фикус.
Все повернули головы, проследив за его взглядом. Из кустов высовывалась моргающая раскосая физиономия. Глаз почти не было, одни щелочки. Голова бритая, уши — круглые, розовые — торчали, как локаторы.
— Так и хочется врезать промеж ушей, — не преминул заметить Фикус.
— Выходи, боец, как там тебя… рядовой Алтыгов? — пробурчал Чулымов. — Припозднился ты что-то. В лесу не умеешь ориентироваться, боец?
— Не умею, товарищ капитан, — по-русски, но с заметным выговором сообщил солдат, выбираясь на открытое пространство. — У нас в Оймяконе нет леса, только тундра… Голоса услышал, пришел.
Маленький, с кривоватыми ногами, без оружия, он выбрался на открытое пространство, стал беспомощно моргать. Физиономия как блин — сплющенная, почти без носа, только щеки выделялись покатыми холмиками.
— Фраер безответный, — компетентно заявил Фикус. — И за что этого оленевода в штрафники, гражданин начальник?
— За трусость, — объяснил Чулымов. — Все в атаку поднялись, а ему, видите ли, страшно стало.
— А чё, в натуре, страшно, — вступился за парня Фикус. — Очко-то не железное.
— Всем было страшно, — шмыгнув носом, сказал боец. — Там кричат: в атаку, в атаку, все взрывается…
— Но все пошли, — упрекнул Зорин.
— Я тоже пошел, — потупился якут, — вот только нога подвернулась… А те, которые сзади, меня подняли, давай пинать, убивать хотели…
— Заградотряд, — кивнул Игумнов. — Ну да, могли и убивать.
— Зовут-то тебя как, Алтыгов? — спросил Зорин.
Боец посмотрел на него как-то виновато, пробормотал:
— Киргиэлэй Тэрэнтэйэбис…
И снова все покатились.
— Кончайте ржать, бойцы, — поморщился Чулы-мов. — Насмеетесь — накликаете на нас беду.
— Можно Григорий Терентьевич, — скромно сказал Алтыгов.
Зорин утер рукавом слезы:
— Ладно, Григорий Терентьевич, вставай в строй, в смысле, садись и получи оружие. У нас этого дерьма сегодня достаточно. Вот только боеприпасы хорошо бы поэкономить. Какие будут приказания, товарищ капитан?
— Алтыгов, костыль мне сделай, — процедил Чулымов и пересчитал по головам солдат: — Десять нас. Ну что ж, вполне приличная боевая единица. Дальше будем ждать?
— Некого, товарищ капитан, — сказал Игумнов. — Пятнадцать нас было, когда в полон вели. Я сзади шел, делать нечего было, посчитал. Трое на дороге погибли… лежат там в пыли, бедолаги… А двоих вы лично пристрелили. Уходить отсюда надо, товарищ капитан.
— А куда пойдем? — беззаботно поинтересовался Чеботаев.
— А ты не знаешь, боец? — Чулымов с прищуром на него уставился: — Имеются варианты?
