понять смысла моих действий.
Она и в самом деле женщина, во-первых и в-главных, и не стоит копаться в ее мозге в поисках незаполненных извилинами пустот. У жительниц сытных городов, больших и неуютных, такие дефекты исправляются сами собой, плавно и незаметно, а у таких ногастых очень быстро.
— Да, наверное, ты прав, — улыбнется она точному ответу, а затем, немного выждав, скажет:
— Я не помню номера твоего телефона. У меня плохая память на короткие числа.
— Я тоже забыл твой телефон и адрес. Помнишь, как это было громко и смешно, и какая это была неправда? А как давно — с тех пор поменялись все адреса и телефоны.
— Да, ту воду не догнать, — вздохнет Хейлика, в задумчивости остановившись на берегу ручья, — да и входить в нее во второй раз совсем не хочется. Прощай, Сказочник?
— Прощай, нетаинственная незнакомка, — ответит Сказочник или по его просьбе Посейдон.
Так что если она и появится, то обязательно сразу же уйдет, не тревожа: тело — желанием, а сердце — несогласием. Но, тем не менее, она прекрасная охотница, не больше, но и не меньше, и шаг ее, когда она захочет — быстр, а случается — тягуч. И она уже прочитала единственную в жизни книгу, и это в свои-то, к моменту повествования то ли двадцать один, то ли двадцать четыре. Это немного, но и не скажешь, что ничего. И еще: однажды, когда ей стукнуло двадцать один, вот только что исполнилось, а уже потом двадцать два, и все дальше и больше, и еще не было в ее жизни большого города со множеством не только удобств, но и забот, и когда кучевые облака, которые она тогда еще замечала, будили в ней фантазии цвета белого и голубого, она все-таки произнесла ту прекрасную и, как сейчас выясняется, определившую Приледниковье фразу:
'Что это за лес, где деревья растут?'
О люди, выросшие в диких горных районах или на среднерусской дремучей равнине, или на ее лысоватой возвышенности, или в тайге, или в бамбуковых джунглях, вы не поймете ее глубокого смысла. Этот смысл связан с природой. И он точно не будет понятен жителям города, тем более большого, даже тем, которые живут в этом самом Приледниквье, но не высовывают носа из-за городской черты. Этот смысл, он отличен от всего и одновременно определяющ. Это то чудесное состояние, когда человек, находясь посреди: зимой — белого простора, схожего с бескрайней пустыней, а летом — зеленого пространства, похожего на безбрежный океан, тем не менее, может окинуть увиденное взглядом, не подавляя себя таежной непроглядностью и не раздражаясь степной бесконечностью. Это своеобразие — не тундра и не пустыня, не тайга и не оазис, не степь и не горы. Необъяснимость с тонкими, едва различимыми запахами, с не кричащими о себе оттенками, с разнообразными небесными переливами, летом — с насыщенностью влагой и с голосами перелетных птиц, а осенью — с сочностью цвета и с безмолвием лесов. Вот это-то необъяснимое своеобразие и позволяет человеку, обозревающему это самое пространство, в тишине и молчании, нарушаемом лишь только ветром, понимать бесконечность и учиться терпеть понимание. Несуетливо, и может показаться, что успешно, изредка забывая о конечности жизни.
Так нужна ли Хейлика Бактер в этой книге? Тот ногастый (смешно — 'word', подчеркнув слово 'ногастый' как неправильное, предлагает замену: 'носастый', 'рогастый') и глазастый фантом? Внятного ответа нет. Однако вся эта книга в общем-то фантом, так почему бы и ей не быть равной среди равных? Как наутилус, подвижной в подвижной среде. Тем более, если бы ее не было, если бы она не вспомнилась, а однажды не приснилась бы Сказочнику в виде правильного живота, то Навигатору ничего кроме служебных устремлений не осталось бы, а это, согласитесь, скучно.
12. Экспедиция.
Но что же это за страна, така, Приледниковье? Как в ней жить и как по ней передвигаться? Есть ли там город по имени Рейкьявик, или все названия начинаются на букву 'эМ': МурмАнск, Магадан, Манты- Хансийск, Мадрид, Милан, Микены? А территории, что прилегают к этим городам, почему они должны, таки просто обязаны непременно называться ректалиями? Подчиняясь дури автора, когда-то прочитавшего на медицинской упаковке почти сакральные слова: 'ректальные суппозитории'. А сами жители, что неплотно населяют те мерзлые, обширные пространства вокруг городов, тех самых, что со звуком 'эМ' вначале, выходит, все сплошь суппозитарии? И что суппозитарий и транзитарий — близнецы братья? И что некоторых из этих братьев зовут не только Суппо, но и Иммуммалли? И что если оказать на них умелое давление, то они, без труда и для себя почти незаметно превращаются в транзитариев, этим давлением выброшенных на обочину жизни, или на периферию цивилизации, или на окраину ойкумены.
А эти города, которые на 'эМ', они высятся множеством серых, каменных башен над белой, холмистой равниной, не споря высотой строений с огромной массой ледника, которую они нестройно и неплотно окружают. Эти города разбросаны то там, то сям, они благоразумно удалены ото льда, но и по необходимости к нему приближены. Они одновременно и временны и вечны, а их многочисленные башни серы от быстрых ветров и температурных перепадов. Их разделяют диковатые в своей нетронутой красоте пространства, но они связаны пустынными, и от этого быстрыми дорогами, опасными — своей пустынностью и быстротой, и снежными заносами.
А та дикая красота, с которой человек, все еще звучащий гордо, так до сих пор и не справился и которая его до сих пор окружает, порождает свободу не только взглядов, но и никому не подконтрольных действий — вот основа характера приледникового северянина.
А те ледяные горы, те всегда белые великаны, лишь только летом подкрашенные солнечным светом, а снизу сначала черной, а затем зеленой, недолгой и узкой каемкой, они своим величием и даже летним солнцем непобедимой белизной заменяют ему совесть и бога. Там, в этих белых вершинах и в иногда оттаивающих, и от этого грязноватых предгорьях нет и не может быть даже намека на душу, тем более сердце. 'Сердце северных гор' — пустые, ничего не значащие звуки. И поэтому так трудно поддается житель Приледниковья, всегда чувствующий спиной вес и мощь Ледника, новой политической мысли или старой классической ноте. Он осознает связь красоты и дикости, и понимает, что эта связь неразрывна, он добродушен, но неуступчив.
— А что это за город, там, на горе? — спросил одного из них, одного из жителей Приледниковья Суппо Стейт. Хотя с его стороны называть горой то возвышение было бы не очень верно — ледник движением своим стесал ее почти что до уровня моря, или до той воды, что оттаивает вокруг него поздней северной весной.
— А ты не знаешь? — удивился житель и в его глазах, конечно же, блеснула неистребимая искорка, короткий разряд, проскочивший между дикостью и красотой.
— Не знаю, — конечно, соврал Навигатор.
— Это город Мачупукчинск.
Тут, непременно, тряхануло электричку, и показалось, что именно от этих простых, незатейливых слов. Некоторые из пассажиров схватились за ручки, прикрученные к спинкам жестких сидений, движением таким выдавая в себе приезжих и к тряске еще непривыкших.
— Большой, — оценил мигание далеких огней и батареи из серых стен доктор Пржевальский, и так же схватился за холодную ручку.
— Не маленький, — согласился с ним местный житель, и выдал со вздохом, — вот только комбинат все плато изгадил.
— Мачутундру? — тут же похвалился знанием местных названий Навигатор. Снова тряхнуло, а собеседник кивнул, соглашаясь.
— Говорят, что на плато еще встречаются душманы? — задал новый вопрос доктор. — Эээ… прошу прощения… шаманы? — поправился он. — Не враки ли это?
— Говорят, — не стал спорить житель с двумя приличного вида, но задающими вороватые вопросы приезжими, и резко вытащил, выдернул из-под полы обрез.
— В разные! — заваливаясь в сторону, перенеся вес тела на правую ногу, выкрикнул доктор Пржевальский, ударив в обрез левой ногой. Выстрел все же грохнул, но пуля не смогла пробить цельную крышу и, визжа рикошетом, закатилась остывать под сиденья. Однако Суппо некогда думать о ее полете — он всем телом уже прижался к собеседнику и почти что воткнул длинный нож ему в бок.
— Спаси меня, брат мой! — выкрикнул теперь тот, чувствуя, как холодное лезвие, не завязнув в одежде, уже пускает кровь.
