свалившейся с неба теплой воды, привыкнув обычно к талой, не очень-то понимают, что с ней делать, с той, которая сразу и много. Здесь так не принято, здесь дожди и солнце ведут себя иначе: если это дождь, то затяжной и мелкий, а если солнце, то переменчивое. Здесь невозможно промокнуть сразу или резко обгореть. За такими чудесами люди летом отправляются на юг, в страну, знакомую им всем, но в их рассказах звучащую как красочная сказка. Едут по дорогам, сначала пустынным, быстрым, диковатым, а потом, ближе к югу, тесноватым и резковатым от попутного и встречного движения.
Но в тот миг, в тот страшный миг молний и грома, и вдруг навалившейся на их привычный мир темноты суровых дождевых туч, когда северный ветер, оттолкнувшись от ледяных вершин и разогнавшись вниз по снежным склонам и вдоль по ухабистым глетчерам, сминает случайного, но по природе своей наглого южного бродягу, взрываясь от столкновения с ним теми самыми молниями и громами, и мощными струями, тогда, в этот ясный миг перемены люди, в отличие от пассивной природы, сами в ответ взрываются движением. Встречным движением, отринув от себя житейские заботы или вкусные чебуреки, и спешат завести моторы машин, звоня друзьям, на выходе или на ходу, и мчатся на этих машинах сквозь тяжелые капли и громкие небесные разрывы к тем самым мелким озерам, прыгая в них с разбегу со скалистых берегов и понимая на лету, что в последний этим летом раз, погружаясь в почти что кипящую воду.
В парящую воду, волнующуюся от порывов северного ветра, но всю покрытую разрывами от крупных теплых капель. Вода парит, ее дырявят частые, тяжелые капли, и кажется, что она и в самом деле кипит, серая рябь под черным грозовым небом. Но она еще тепла, а с холода почти что горяча, и если человек нырнет в такую воду, не упустит момента и сумеет воспользоваться подарком северной природы, то ни предыдущие, ни последующие сотни солнечных и водных ванн в теплых морях южных побережий не смогут стереть из его памяти этого незабываемого впечатления.
А выкрик, пускай и к месту, но все равно глупый выкрик: 'Почему мы, все, не живем на юге, вместе?', утонет в сейчас еще не остывшей, но завтра уже холодной воде, или растворится в шуме дождя, или заглохнет в ударе грома, или сгорит в коротким выстрелом блеснувшей молнии, или запутается в ветре, или завязнет в поднятой им волне.
Туда ему и дорога.
Говорят, что перед смертью не надышишься, и если это так, то последний вдох, он самый глубокий, а выдох, после смерти, самый длинный, как последний, этим летом или в этой жизни заплыв.
— В вашей обуви полно сосновых иголок.
— О чем вы говорите!
— У нас, у аборигенов, прекрасный слух, — немного помолчав, продолжил тот, который заговорил о соснах, — и поэтому я не без труда, но смог расслышать, о чем беседовали навигатор и тот доктор между собой, направляясь в экзотическую для них блинную. Они читали друг другу задачи мастера-дипломата, наизусть. Я услышал три правила из пяти. И еще мне известно одно обстоятельство, в общем-то, похвальное, но для нас, возможно, опасное — Суппо Стейт не успокоится, пока вновь не увидит вас, Хейлика. А в вашей обуви и без того полно иголок.
— Что же мне делать, Иммуммалли? Бежать, или может, повстречаться?
— Найдет ли он в себе мудрость быть терпеливым во времена бездействия? — усомнился абориген. — Вряд ли. Хотя среди дипломатов он, возможно, человек случайный. Но если найдет, сможет ли следовать задаче номер пять?
— А как эта задача звучит?
— 'Держи в своем сердце любовь и преданность семье и совершенствуйся в искусстве литературы и в боевых искусствах, помня о постоянстве и равновесии'.
Хейлику позабавило в общем-то правильное предположение изощренного в вежливости и такте, но при этом вооруженного обрезом интеллигента.
— Тогда я вынуждена напомнить вам задачу номер четыре, — улыбнулась она, — вы позволите?
— Откуда вы знаете?
— Это очень древние задачи, а я по образованию археолог. Но, может быть, вы сами хотите озвучить ее?
— 'Страдания, боль и зависть естественны в жизни. Поэтому работай над просветлением высокого духа'.
— Пускай поработает, пока.
Теперь улыбнулся Иммуммалли.
— Вы красивы, Хейлика, безусловно, а главное — молоды. Только поэтому вы мучаете мужчин, у вас это пока получается.
— Не беспокойтесь, я знаю все пять правил, хотя еще не мастер.
— Но в вашей обуви полно иголок.
— От с?сны?
Этот Иммуммалли, не так он и прост, хотя интеллигентен. Он живет вдали от суеты, но иногда вынужден работать в коллективе. Вероятно, поэтому он носит за пазухой обрез? Подтверждая старую истину: 'Трудно жить без пулемета'.
— Бытует мнение, среди жителей нашего города, или это просто местная легенда, что на плато Мачутундра живет гигантская земляная мышь и роет своими крепкими бивнями в вечной мерзлоте и даже в леднике длинные, широкие ходы. Слышали ли вы об этом?
— Я слышала, что ветер с плато иногда приносит спутанные клубки странной свалявшейся шерсти. Я видела ее в краеведческом музее и у уличных торговцев. Так же я видела бивни, и их невозможно подделать.
— Да, правильно, бивни тоже иногда находят там. А почему? Да потому, что если эта гигантская саблезубая мышь, которую здесь и там называют 'мама-мунта', случайно выйдет на поверхность, то непременно погибнет от свежего воздуха или солнечных лучей. Тогда-то охотники или первопроходцы находят их огромные лохматые туши. Такие истории рассказывают побывавшие там, и потом уже их рассказы превращаются или в охотничьи байки, или в благозвучные легенды.
— А что еще говорят эти байки или легенды?
— А то, что шаманы, в погоне за духами предков и в бегстве от спутников-шпионов, часто пользуются этими подземными галереями, укрываясь в них. Не смотря на опасность встречи со страшной мышью и на возможность подтопления талой водой.
— Вы предлагаете мне экспедицию?
— Плато в частности и Приледниковье вообще, это не пустыня, а оазис. Это нужно понимать. Поэтому там нет юридических правил и тем более консультаций, а только заповедные законы. Сегодня это поняли доктор Пржевальский и навигатор Суппо Стейт, лишь только по касательной, в безопасной электричке прокатившись по границе плато. Потребители не жалуют это место, и слава богу! И, наверное, поэтому производители не спешат открывать здесь свои магазины, а дети Матвиенко, многочисленные в столицах, редкие здесь гости. Местные, случается, устраивают на них, по глупости забравшихся сюда, охоту, подбивая их джипы из старых винторезов и затем побивая камнями самих хозяев. Но есть одно, много раз доказанное правило — частое употребление в пищу блинов ведет или к лени, или к отваге.
— А скажите, Иммуммалли, — после некоторой паузы, возможно даже задумчивой, заговорила Хейлика, — если эти ручьи, с ледника, заполняют подземные пустоты, в том числе и те, которые вырыла гигантская земляная мышь, то тогда они превращаются в подземные реки, шумящие бурной водой?
Хейлика вспомнила свой странный сон, только и всего.
— Шаманы двигаются по ним на своих легких лодках, — быстро ответил внимательный к паузам собеседник, — на надувных.
— А как много нужно съесть блинов, чтобы достигнуть отваги? — думая больше о реальных шаманах, чем о какой-то там легендарной мыши, задала новый вопрос Хейлика Бактер.
— И при этом не набрать лишнего веса? — снова улыбнулся Иммуммалли. — А вы научитесь их готовить, тогда и поймете, — намекая на первый блин, который обязательно комом, посоветовал он. — Кстати, детей Матвиенко можно кормить блинами, они от этого только жиреют. Обильная мучная пища порождает в их извращенном сознании только поползновения, душа же их мертва, а значит не способна на житейскую честность, тем более на безумие в бою.
— Иммуммалли, вы яростный противник прогресса!
