Сказочник проснулся и, оттолкнув от себя привезенное из дальней страны одеяло — надежный и последний бастион тепла, выглянул в окно.
'Хорошо бы умереть в первый снег, быстро и без боли, — подумал он, — ведь белый цвет напоминает о мечте'.
Но первый снег — знак удачной охоты и предчувствие стрельбы.
'Умереть в первый снег — об этом можно только мечтать. О чем же еще можно мечтать в первый снег?'
И сказочник вышел из дома. Зачем? Наверное, сыграть предложенную роль — попытаться угадать тени спящих ангелов в снежных утренних порывах? Почему? Наверное, потому, что он иногда запоминает сны?
Он вышел и сразу же увидел ангела перед собой.
В ее глазах чудесная, прохладная глубина. И почему-то нет равнодушия случайной встречи, любопытства длиной в три шага и не дольше этих трех шагов. Там внутри обрывистые фьорды с глубокою водой, с той, которая не ласкова и не груба. Пока. А фраза из уже почти позабытого сна: 'Они хотят, чтобы честность моя, или пограничье…', мелькнув неясной белой лентой, так и не смогла стать подсказкой, все же пытаясь. В ее глазах пустоты неба, а в них хранится дождь в кристаллах. И сумрак, он влажен, и в этом сумраке уют.
Сказочник остановился, любуясь всегда опасной красотой. И глубиной, не желая, но отмечая порывистое изменение в ее взгляде — след, тень движения, из вне — к нему, из неподвластного ее взгляду пространства. Подсказка опасности и напоминание об утреннем предчувствии — о холодных стволах и в них пружинами сжатых патронах.
Предчувствия не обманули — это охота, охота на прохожих. А похожая на богиню девушка, сероглазая, высокая, стройная — охотница. Он понял это, уже падая, быстрее и выше отрывая ноги от земли, от первого снега. Почему? Да потому что опасное движение — он почувствовал это благодаря подсказке из края ее сумеречных глаз, рванулось именно к ногам.
Сильный, но благодаря предупреждению из предположения прохлады и уюта — не такой неожиданный удар обжег горячей болью мышцы, но не кости. Он уже падал, а не стоял, у него уже не было точки опоры — и удар пришелся вскользь. Почти.
'Я сплю?!'
Он упал, и сразу же, обеими ногами, по широкой дуге нанес пускай не очень умелый, но сильный ответный удар, в район живота и груди напавшего. Удар получился: его — на выдохе, тому — на вдохе.
— Suppo! — взволнованно, но не так чтобы очень, с приятным акцентом воскликнула сероглазая богиня, прекрасная приманка, и показалось — в ее голосе тонко звякнула точеная сталь.
'Литовка?'
Так раньше назывались заграничные косы, а такие косы срезают траву с особым, похожим на выдох звуком, с тем самым приятным акцентом.
Но теперь падал тот, получивший на вдохе, и оказалось, что зовут его Суппо.
'Поэт в России — больше чем поэт!' — словно подчеркивая удачу, белая и снова не очень понятая лента то ли памяти, то ли озарения мелькнула в голове сказочника. Он уже встал, он уже на ногах, а тот, кто напал из-за спины, пытается вдохнуть, уронив демокрутизатор в снег.
'Такой молодой, а уже дипломат!' — удивился про себя сказочник, различив нашивки и увидев демокрутизатор в липком снегу, с подствольником и выдвинутым прикладом, которым ему чуть было не раздробили ноги. И вновь, по широкой дуге — противник позволяет, так почему нет, влепил левым боковым в челюсть. Голова дипломата дернулась, мотнулась от кулака и, имея время и не встречая защиты, сказочник всадил вторым, правым, снизу и снова в челюсть. Двойной удар! Не серия, но все же.
— Следи за дыханием, когда враг рядом! — посоветовал он завалившемуся в снег, и вспомнил: 'Suppo!'
Он услышал голос богини, и почудилось, что металл блеснул не только в ее глазах — в словах он клацнул горячим затвором.
'Подруги викингов, златокудрые Изольды с алмазными душами…' — позавидовал он упавшему дипломату новой белой подсказкой, и догадался…
'Так вот оно что, — догадался он, — так вот почему ему сразу не размозжили голову, а пытались переломать ноги!'
Он предназначался в жертву ей. А она и в самом деле богиня и, похоже, он не одинок этом заблуждении. А тот, первый заблудший, кажется, пошевелился? А сказочник, он же не из гофрированного железа сделан и не из красного дерева сбит, он разозлился.
— Правило номер один, — подняв и освобождая от снега большой, потому что охотничий, демокрутизатор, без улыбки обратился он к 'подруге викинга', высокой и стройной, и бессовестно сероглазой, — первым бей того, кто кажется слабее. Иначе именно у него обнаружится нож, и он, как только получит возможность, воткнет его тебе в спину. Правило номер два — не бей врага по яйцам, он от этого звереет. Да и попасть по ним не так-то легко, как иногда этого хочется.
И, повернувшись спиной к богине и нарушая тем самым первое правило, он, вновь по широкой дуге — а тот, на снегу, кажется, потянулся за пистолетом — влепил прикладом во вражеские… в те, в которые не так-то легко, и снова нарушая.
Попал? И услышал, как сквозь тяжелый стон (значит, попал) прорвался ее, не такой, как глаза — он уже знает это, но все же прохладный голос:
— Йа пан-ни-май-йю.
Голос, который хочется согреть, а льдинки во взгляде — растопить.
— Я надеюсь.
Ее глаза как фьорды с глубокою и темною водой, ее акцент прекрасен, и кажется, она знакома с языком транзитариев — не дай ей бог увлечься. Однако — снег, на нем следы… и сказочник исчез, прихватив с собою демокрутизатор временно поверженного дипломата — возможно не самого плохого в этих краях парня.
— What can I do for you, my dear friend? — успел, однако, расслышать сказочник затихающий голос прекрасной охотницы, склонившейся над его классовым врагом. Как же все-таки у них до зависти все просто, у этих дипломатов! И как сложно у тарнзитариев!
Он понимал, что его ведут, что чрезвычайно расплодившиеся в последнее время дети Матвиенко уже вышли на охоту, и что его забег скорей всего длиною в день, и что точный выстрел не раздался лишь только потому, что скучающие дети и озабоченные делами службы дипломаты желают получить удовольствие по полной.
Охота началась, и его будут оттеснять к окраине, и дальше — в лес, в приграничье, а там первый снег и призрачная возможность спасения. Где же, если не в лесу уединений, у кромки сверкающих на солнце льдов? Поэтому ему дали фору и ждут только одного — правильного бега, и на бегу он, возможно, сумеет дотянуть до вечера. До вечера раздумий?
Конечно же, он побежал — туда, куда гнали — от центра к лесу, прозрачному для взгляда, с нетронутостью снега. Надеясь на удачу и авось, что почти привычно, даже логично, и на то, что чем дальше в лес, тем больше дров, что он, возможно, сможет там укрыться — найдя свою нишу или сменив ее.
Поэтому, не споря с судьбой и закинув за спину так удачно свалившийся прямо под ноги демокрутизатор, сказочник быстрым шагом припустил к окраине, петляя по неровным городским кварталам, немного суетливым по случаю утра.
А о начале охоты, кажется, узнали — какой-то усатый мужлан, вывалившийся из дружественной пельменной вместе с запахом пельменей, снял себя и без лишних слов отдал сказочнику бытовой теплобронежилет с разгрузкой и аптечкой.
Понимая несложные законы дип. службы и простоту запросов матвиенковых потомков, он играл по их правилам, и поэтому добрался до окраины живым. А затем и до опушки, и в течение нескольких часов уходил вглубь невысокого, северного, октябрьского и поэтому прозрачного леса. Уходил, а не бежал, ведь торопливость для сказочника — творческая смерть. Однако скользкие от неглубокого снега и слегка прикрытых им липких листьев сопки в конце концов вымотали его, а мысль, что охота — это почти всегда одно и тоже — прохожий, которого в силу понятных жизненных ошибок, или по подозрению, или просто
