Но тут из темноты вынырнул несколько распаленный хозяином конь, а на нем и сам хозяин.
— Вечор добрый, панове! — поздоровался он, кивнув Пржевальскому, а на Навигатора лишь покосившись.
— Добрый, — ответил ему Пржевальский. — Что это вы, пан Папелом, гарцуете в столь поздний час?
— Да вот, бисова дочка, сбежала со двора! — искренне возмутился умеющий ладить с лошадьми, но, как выясняется, не с дочерьми колоритный хозяин, и опять покосился на Навигатора. — Пожарила бараньи яйца, и — на коня!
— Ну что же ты, Мыкола? — смеясь, переметнулся на сторону Папелома Пржевальский. — Отвечай на вежливо и издалека поставленный вопрос!
— Она сама захотела поехать с нами, но я не сказал вам об этом, дядько. Вы же ее знаете — напросилась, а я не смог отказать.
— Не крути, Мыколай! — прикрикнул на него грозный хозяин и даже замахнулся простенькой, без выкрутасов, плеткой. — Где она сховалась?
— На майдане, у старых акаций. Я не сказал вам об этом, дядько Павло, боялся, что вы перемените маршрут. Как увидит нас сверху, сама прискачет.
— Луна должна светить нам в спину, а там самое удобное для верховых место, — оценил женскую тактическую хитрость тайный доктор Пржевальский.
— От бисова дочка! — опять же искренне возмутился собственной и наследной кровью Папелом. — Швыдче! Пойихалы, панове!
— Пойихалы, пан Папелом!
Лес из акаций, если смотреть на него издали и в движении, из темноты южной ночи всматриваться в сгущение листвы, то в уме всплывают не предполагающие скорых ответов вопросы. Однако если нарушить до поры до времени внутренне нерушимую границу и проникнуть в него, то загадочность, убывая, сменяется познанием, а затем предположением, которое, в свою очередь, по мере продвижения, тоже убывает, но уже не выдвигая безответные вопросы. На каждый шум, скрип и шелест тут же придумывается лесной дух и его имя, только и всего.
В степи такого не бывает. Степных духов почти не существует. Что-то обязательно нужно, какая- нибудь неровность, нервность пейзажа, ручей или курган, и только тогда возможно появление духа, но только этого ручья или этого кургана. Безымянность степных духов — почти что закон.
Майдан — возвышение, возможно древний, тарабарский курган, большой, но оплывший от времени и дождей, и если у этого кургана, почти что плоского сейчас, есть свой дух, то имя его неизвестно точно.
— Подывысь, пысмэнник, вон трое скачут, — указала рукой в темноту возможно только для этого места ветреная девушка Дульцинея, не задумываясь о различиях духов степей и лесов.
— Какая красивая сегодня Луна! — добавила она без всякой связи, но уже на более понятном собеседнику языке.
— Она им светит в спину, — разглядев верховые фигуры, согласился с ней собеседник, прямо тут, на майдане, сочиняя продолжение сказки, — а нам она светит в лицо.
— Влезай, пысмэнник, на коня! Пора. А не то злой териконик утащит тебя в свою глубокую нору.
— Послушай, Дульцинея, — подчиняясь приказу, Сказочник к своему удивлению довольно ловко взобрался на пропахшее человеческим потом седло, и конским — подседельник, — не называй меня писателем. Лучше — сказочником, так вернее.
— Хорошо, — согласилась она и сдавила пятками лошадиные бока. — Только, не дергай узду понапрасну — ночью кони видят лучше людей.
В ее голосе — интонация насмешки. Или просто хоть и лунная, но все же ночь влияет на слух сочинителя, обостряя его?
— Я за нее просто держусь.
А духа земляной горы, как оказалось, зовут 'terra konus'. А майдан — не 'mountain' ли? Но главное — конь, и в самом деле, припустил за своим собратом.
— А скажи, Дульцинея, — снова заговорил с прекрасной наездницей Сказочник, — почему вы эту горку называете майданом? Ведь майдан — это ровное место.
— Здесь собираются все верховые. Отсюда видно далеко.
— Ну а териконики? Они-то кто?
— Ими пугают детей в наших селах. Говорят, они живут в тех длинных пещерах, у подножия кургана. Но их там нет — я проверяла. Там только подземная вода.
— Грунтовые воды, — вслух перевел ее выражение Сказочник. — И в самом деле, не называть же их шахтерами? Не боялась, что засыплет?
— В детстве я боялась только одного — строгого отца.
— Дуль-ци-не-яаа! — разнеслось в лунном свете подтверждение ее слов.
— А лошади у нас не от того, что мы живем на границе леса и степи, — продолжила свой рассказ лунная наездница, услыхав отеческий крик, но совершенно его не испугавшись, — а от того, что когда-то, давным-давно, слепнущие в темноте и пыли лошади таскали вагонетки в этих старых шахтах. Этих лошадей не поднимали наверх, а чтобы они работали лучше, рудокопы время от времени приносили им ковыль.
— Поэтому они так хорошо видят в темноте? — догадался Сказочник, немного разбирающийся в наследственности и изменчивости.
— Да. И поэтому до сих пор их бесит ковыльный запах.
— Память предков. Интересно.
Но тут, на резвом коне, подскачил пан Папелом.
— Дульцинея! — громко и грозно воскликнул он.
— Тато, — тихим голосом осадила дочь папаню, а заодно и его коня.
— Ох, наиграешь батога! — сдаваясь, все же пригрозил заботливый отец плеткой с короткой ручкой, рассматривая незнакомого спутника дочери и поджидая отставших Мыколу и Павло. Отставших скорее из вежливости, а не из-за неопытности гарцувания.
— Это, папа, пысмэнник, — представила Дульцинея Сказочника отцу, позабыв о просьбе, — ему интересны старые шахты.
— Та шо ж пан пысмэнник хочет там побачить, тэмной ничью? — хитро прищурился Папелом.
— Не так уж она и темна, но важно — коротка. В такую-то ночь, уважаемый поселянин, и оживают старые легенды, или рождаются новые. Вам ли этого не знать?
— Нам ли в это верить? — задал Сказочнику строгий вопрос тем временем подъехавший Навигатор, обнаружив рядом со своей возлюбленной чужака. — Я тебя знаю?
Пржевальский промолчал, ожидая развития событий.
— Сегодня в моем городе был снег, — ответил суровому Навигатору и в темноте улыбнувшейся Дульцинее Сказочник, — снежная пурга, противный для здоровья и опасный для самолетов ветер. Но даже в этой погодной неизбежности у дворника есть выбор — или раздеться и промокнуть на ветру от въедливого снега, или остаться в иноземном дождевике и изойти в нем потом.
— И что ты выбрал? — задал второй строгий вопрос Навигатор.
— Потеть лучше на юге, когда не мешает одежда. На севере же внутреннее тепло растапливает снег. Я обледенел.
— Главное при этом — не остыть, — профессионально посоветовал доктор.
Сказочник кивнул, принимая рекомендацию участливого медика.
— Я узнал тебя, — подчиняясь медленной, но не только от этого верной мысли, снова заговорил Навигатор, — еще до того, как ты рассказал о снеге. Зачем ты здесь?
— Я не хочу пускать вас в лес из акаций, — честно признался Сказочник, — он слишком для вас велик и непонятен. А если непонятен, значит пуст. Вы ничего там не найдете, а не найдя и обозлившись, возможно, вырубите его.
— А если найдем? — задал естественнонаучный вопрос Пржевальский.
— Тогда — чем дальше в лес, тем больше дров, тогда глава эта не сможет стать последней.
— Что же нам делать? — зазвучал голос Дульцинеи, ветреный от молодости, звучный в ночной тишине. — Этой ночью я так настроилась на лес!
