— А я решил не переезжать, — отозвался Родик. — Опять тащить вещи, устраиваться… Все равно через три дня улетаем в Москву. Да и мой отель дешевле. Какая разница, где ночевать.
— Ты что, Родик, с ума сошел! — возмутился Юра. — Советник сказал, что ты живешь в очень криминальном районе. Туда советских вообще не пускают.
— Не знаю. Я ничего такого не заметил. Наоборот, в сравнении с Валенсией там довольно цивилизованно — душ в номере.
— А где это находится? — вмешался в разговор Габриэль.
Родик дал ему визитную карточку отеля.
— Действительно, район не очень хороший, — кивнул он, — но я никогда не слышал, чтобы в Каракасе в отелях было опасно. Это не Колумбия. Вот только вечером на улицу там лучше не выходить.
— Слышишь, что абориген говорит? — назидательно сказал Юра. — Давай переезжай, а то, не дай бог, опять пропадешь. Мы все-таки не в Москве.
— Все, дебаты закончены, — жестко отрезал Родик. — Я хочу есть. Вечером вы — из соображений безопасности — проводите меня до номера, и обещаю, что никуда не пойду и лягу спать — я еще не до конца выздоровел.
— Хотите, прокатимся на метро? — предложил Габриэль.
— Нет, я метро не люблю. Поехали на такси, но предупреди водителя, чтобы не гонял. Я сегодня чуть штаны не испортил.
— Привыкайте, Родион, у нас все так водят. Но если вас это успокоит — аварий такси практически нет. Они все — маэстре[53]. Не знаю, как это по-русски…
— Ладно, уговорил, я сяду на заднее сиденье, — кивнул Родик и решительно вышел на улицу.
Оставшиеся до отлета в Москву дни прошли без заметных событий. Скрепя сердце, Юра, с молчаливого согласия Родика, передал все ювелирные украшения, за исключением взятых на консигнацию, Обществу советско-венесуэльской дружбы, хотя гарантий, что можно будет получить за них деньги или хотя бы вернуть вещи назад, не было никаких. Одно успокаивало: передаточные акты оформили на все ввезенные изделия, тем самым закрыв вопрос с московской таможней по поводу их возврата с выставки. Составление договоров, описей, инвентаризация и размещение наиболее интересных образцов в витринах занимали все дневное время, что практически лишило Родика и Юру возможности посмотреть Каракас. В редкие свободные минуты они бегали по магазинам в поисках подарков для родных, сувениров для друзей и сотрудников, а также пытались договориться с магазинами о принятии части украшений на реализацию, поскольку понимали всю опасность передачи изделий в одни руки — можно было потерять сразу все. Однако, несмотря на помощь Габриэля, ни один магазин не решился подписать международный договор, ссылаясь на отсутствие опыта работы с Советским Союзом.
Родика радовало лишь то, что дневная рутинная работа вечерами сменялась приятным отдыхом с Мари. За эти дни он привык к ней и после второй встречи попросил Карлоса оставлять ее на всю ночь. Правда, обходилось это каждый раз в триста долларов, но Родик был готов платить. В последний вечер Карлос появился с Мари и еще одной девушкой, пояснив: «Росинес — презенте». Родик понял, что это щедрый подарок Карлоса, и оценил, что тот, поняв предпочтения Родика, подобрал ему смуглую креолку небольшого роста с огромными темными глазами, очень короткой стрижкой и маленькой грудью. Росинес прекрасно дополняла Мари, и Родик, вступивший на стезю сексуального познания, не колеблясь, принял этот прощальный дар полюбившейся Венесуэлы.
Утром ему предстояло отправиться в долгую дорогу сначала до Кубы, где он решил, независимо от времени ожидания, не покидать аэропорт, а потом домой.
ГЛАВА 25
Успех одаряет очень многим, только не друзьями.
Вовенарг
Предсказание Ивана Петровича о том, что делегация вернется в другую страну, не сбылось. Все было по-прежнему, только теперь Горбачев — генеральный секретарь боролся с Горбачевым-президентом, то стремясь возвратиться в спокойное брежневское социалистическое русло, то пытаясь сделать рывок к бурному капитализму. Горбачев, как бензиновое пятно в грязной дорожной луже, болтался из стороны в сторону, теряя доверие и подвергаясь критике и правых, и левых, и центристов. Народ же, привыкший за годы советской власти вообще не реагировать на политические изменения, не интересовали такие тонкости. Никто, как и до появления президентства, не понимал, кто такие правые, левые и тем более центристы. Поэтому, как и раньше, продолжали культивировать национальное самосознание, хотя что это такое, с трудом догадывались и постоянно путали национальное самоутверждение, защиту национальных интересов, патриотизм и банальный национализм, винивший во всех бедах инородцев.
Инородцев в каждой республике СССР было много, но больше всех русских. Их и стали во всем винить. Русские же в ответ придумали своих инородцев. Вероятно, потому, что извечные враги — евреи никого не винили, а просто убегали в другие страны, стали преследовать кавказцев. Масла в огонь подлил провозглашенный лидером нации Солженицын, объяснивший, «как нам обустроить Россию». Из всего насоветованного основная масса усвоила только одно — бежать из СССР, наполненного дармоедами. Тут вмешались монархисты, считающие, что надо бежать не только из СССР, а вообще в прошлое, когда пищи было так много, что Россия кормила весь мир. Во всю эту сумятицу влились церковные конфессии, деятельность которых больше не преследовалась. Это повлекло украшение национализма религиозной нетерпимостью. Что-то изменить в этом хаосе путем отмены статей Конституции и переименования должностей лидеров было невозможно.
В общем, страна, как и до отъезда Родика в Венесуэлу, бежала одновременно во все стороны, что по закону сложения векторов было совершенно бессмысленно.
Самолет приземлился поздней ночью. Родик, добравшись до дома, сразу завалился спать, отложив все рассказы, подарки, дружеские, родственные и любовные излияния на следующий день.
Проснулся он ближе к обеду от разноголосья телевизионного вещания, заполнившего всю квартиру.
— Ты там за бугром отстал от жизни, — увидев, что Родик не спит, заявила жена. — Наверное, даже и не слышал, что Борюсик опять нажрался пьяный и свалился в реку?
— Какой Борюсик? — спросил Родик, свернувшись калачиком и сладко зажмурив глаза. — Ничего не знаю и знать не хочу… Ты почему дома?
Его мозг и тело еще не адаптировались к домашней обстановке после почти двух суток дороги, семичасового сдвига во времени и огромного количества выпитого спиртного. Ему не хотелось ни о чем думать, и интерес жены к какому-то Борюсику был непонятен и не вызывал никаких эмоций.
— Я взяла отгул. Ты что, правда не в курсе? — вскричала жена с несвойственным ей возбуждением. — Все только об этом и говорят! Это важнее, чем Ленин на броневике. Это событие мирового значения! Если бы он утонул, то все успокоились бы, а он, алкаш, выплыл… Ну или воды было недостаточно… В общем, полон сил и ругает всех подряд, а особенно Горбачева. О себе же заявляет, что он оплот демократии.
— Это ты про Бориса Николаевича рассказываешь? — лениво спросил Родик. — Молодец, настоящий мужик. Иной напьется и в луже утонет, хотя пьяному «море по колено», а этот не тонет нигде. А как он в реке оказался? Они ведь пешком не ходят, все больше в автомобиле. В Венесуэле это не комментировалось.
— Гулял, говорят, — ответила Лена. — Небось, сам упал, а теперь врет, что это покушение. Мол, хотели утопить, да бог спас и не дал развернуть историю вспять.
— Сам — не сам — дело темное, — назидательно заметил Родик. — Факт налицо: теперь он герой и мученик. Все его отныне будут любить. А как же, ведь это не его хотели утопить, а демократию. С таких событий войны начинаются. Кстати, ты, наоборот, должна его любить и поддерживать. Сама же говоришь:
