если бы он утонул, все вспять могло бы повернуться, и мы опять начали бы бегать за кроликовыми шапками… Атак я тебе и Наташке таких подарков навез — закачаешься. Я прав? Или, может, за время моего отсутствия в магазинах что-то появилось и советские люди наконец стали жить в мире изобилия? Пусть дальше мутит воду. Чем бы дитя не тешилось…
— В магазинах вообще шаром покати, — несколько успокоившись, подтвердила Лена. — Даже у моих мясников — одни кости. Надо тебе съездить за продуктами, а то гостей нечем кормить. Многие звонили — хотят вечером заехать.
— Ладно, сейчас помоюсь-побреюсь и съезжу, а ты пока чемодан распаковывай. Что тут происходит?
— Я же по телефону тебе говорила…
— Давай подробнее.
— Недавно звонил Абдужаллол. Он был в Москве, но проездом, по-моему, в Россошь. Прислал нам с каким-то молодым человеком сухофрукты, миндаль, фисташки. Дня два-три назад звонил Григорий Михайлович, о котором ты мне говорил перед отъездом, просил с ним срочно связаться, как только приедешь… Вообще-то я записывала всех звонивших. Вот возьми список. Остальное знаешь…
Пока после душа сохли волосы, Родик успел сделать массу телефонных звонков.
Окса ничего нового тоже не сообщила. В Душанбе все более или менее успокоилось, хотя начался массовый отъезд немцев и евреев, а таджики, куда ни придешь, даже в банках, ругают русских и узбеков, требуют суверенитета. В райисполкоме предлагают переделать печати, разместив по большому кругу надпись на таджикском языке. По работе все спокойно — никаких проблем нет, отчетность уже сдали. Родик сказал, чтобы Окса попросила Абдужаллола как-нибудь с ним связаться. Разговор с ней получился почти официальным, и когда в конце она начала изливать свои чувства, он мягко прервал ее, пообещав перезвонить ближе к вечеру. Окса поняла, что ему неудобно говорить, и послушно замолчала…
Надо было пообщаться и с Абдулло Рахимовичем. Родик помнил его просьбу не звонить, однако судьба договора по «Волгам» беспокоила. Немного подумав, он набрал номер рабочего телефона замминистра, оправдав свои действия наличием официального договора.
Абдулло Рахимович по-восточному долго интересовался успехами Родика за границей, расспрашивал, как дети, как здоровье, как жена. Сообщил, что он следил за Оксой и Сергеем Викторовичем — чтобы у них все было нормально, и что события, происходящие в республике, не должны пугать Родика. По поводу «Волг» пока никаких изменений, разнарядку подтверждают, надо подождать. Родик, не надеявшийся на большее, в ответ проинформировал, что перед отъездом получил материалы по диссертации и займется ими вплотную уже на этой неделе.
Удалось застать на месте и Володю. Проблем никаких, работа шла своим чередом, изделий накопилось достаточно много и желательно прислать автобус, чтобы их вывезти, а заодно отправить почти тонну сырья и два мраморных памятника, давно сделанных по заказу Родика.
— Хорошо, — сказал Родик. — Мне только надо договориться с водителями. Думаю, в течение недели я это решу. Как поживает Коля?
— Все нормально. По-моему, он каждые выходные летает в Душанбе. Кстати, с хищением денег что-то выяснилось?
— Да, есть полная ясность. Вора поймали, но деньги назад я не получил и, наверное, не получу.
— Как Венесуэла — не спрашиваю, при встрече расскажешь, а то наговорим на миллион.
— В двух словах скажу: по деньгам — все еще в процессе, но кое-что заработали, а по опыту и познаниям — гигантский шаг. У меня голова градусов на сто повернулась. Новое «мышление», как говорит Горбачев. Ну и кое-что на будущее накопал.
— Интересно. Передавай всем привет, особенно Юре. Скажи: я ему такую яшму посылаю — пальчики оближет…
В завершение Родик позвонил Григорию Михайловичу. Все документы были уже готовы. Родик, сославшись на усталость с дороги, попросил один день тайм-аута. Договорились встретиться послезавтра в десять утра.
Вечером собралась большая компания — человек пятнадцать. Помимо Паши и Лены, приехали друзья по учебе в институте.
Всех, как и после приезда Родика из Токио, интересовало, что там за жизнь. Никто из присутствующих, за исключением Родика и Паши, не выезжал за границу. Для них это была неведомая запретная зона, а каждого попадающего туда считали описанным Стругацкими сталкером.
Родик рассказывал о сытой и спокойной, по сравнению с советской, жизни венесуэльцев, о тех достижениях, которые он увидел на выставке, о прекрасном климате, когда почти каждый день светит солнце, а температура воздуха не опускается ниже двадцати двух градусов, об ужасе, который устроил социализм на прекрасной Кубе, и о странных кубинцах, радующихся этому ужасу. Потом он сделал ряд обобщений о происходящем в стране, в том числе заявил, что если не начнется развитие предпринимательства и высоких технологий, то говорить о каком-либо прогрессе или даже экономических достижениях бессмысленно. По поводу высоких технологий никто не возражал, очевидно с трудом понимая, на какой уровень поднялся в этой части мир, а вот предпринимательство резко осудили почти все. Причем многие высказывания были направлены не столько против кооперативного движения, сколько против одного его представителя — Родика. По общему мнению, он непонятно откуда получил исходный капитал, и если отбросить слова и вникнуть в суть, то выходило, что он обыкновенный вор. Особенно усердствовали жены. Похожие обвинения Родик уже слышал в свой адрес, когда отмечали защиту его докторской диссертации. Тогда этих женщин очень волновал вопрос, почему Родик уже защитил докторскую, а их мужья еще даже не начали работать над кандидатскими.
Родик тогда очень разозлился и пытался объяснить, что они сами во многом виноваты, заставляя мужиков стирать пеленки и готовить обед, но остался непонятым. Некоторое время он даже, считая, что всему причина — банальная зависть, не приглашал институтских друзей с женами, но потом все как-то забылось.
Сегодня же суть нападений сводилась к новому вопросу: «Почему ты стал кооператором, имеешь деньги и выезжаешь за границу, а наши мужья даже не знают, с чего начать и где взять какой-то неведомый первоначальный капитал?»
Родик, не понимая тщетности своих действий, снова старался открыть им глаза. Поддерживал его только Паша, ярый сторонник капиталистической системы, считающий, что все должны либо уехать, либо включиться в частное предпринимательство и забыть о социалистическом рабстве. Однако опровергнуть витающий в воздухе тезис о том, что всем надо было раздать поровну, создать специальные условия или, иными словами, «принести на блюдечке с голубой каемочкой», Родику не удалось. В конце концов он зло сказал:
— Думаю, что этого разговора могло бы не быть, если бы вы приложили хоть немного усилий и стали кооператорами. Ваши грымзы, имея деньги и шмотки, сейчас молчали бы в тряпочку. Я считаю, что в вас говорит обычная зависть, а это подло — надо уметь радоваться успехам других. Хотя успех это или, наоборот, провал, сегодня никто не знает. Потому вы и не идете в кооператоры — боитесь потерять последнее. Трусливо выжидаете. Как все будет развиваться, что ждет частных предпринимателей впереди — пока даже предположить нельзя. Вспомните последствия НЭПа. Возможно, у вас еще появится повод позлорадствовать.
— Конечно, вас всех давно пора пересажать, — то ли в шутку, то ли всерьез выкрикнул кто-то из присутствующих.
Родик понял: либо сейчас разгорится скандал, либо ему нужно перевести разговор в другое русло.
Он вышел в соседнюю комнату и принес оттуда разнообразные сувениры: индейские маски, венесуэльских лягушек, брелки, ручки. Всем мужчинам Родик выдал по упаковке презервативов, обладающих специфическими конструктивными особенностями, и в связи с этим завел разговор о венесуэльских женщинах, которые, конечно, уступают московским, но очень красивые. Эта тема быстро отвлекла всех мужчин от разгоревшейся политэкономической полемики. Сначала выпили с постановкой локтя за дам, потом подбили тех выпить за мужчин, дальше пили за то, «чтобы они сдохли», затем еще раз десять «на посошок» и наконец разъехались…
