— Лучше ты ничего не придумал?
Фима обругал приятеля и побежал к нам:
— Я ему сказал… Ну, я ему все в глаза сказал…
Дашка разъярилась:
— Какая разница, куда ты ему сказал, в глаза или в задницу? Cемьдесят тысяч — цветочки, еще проценты пойдут, до конца жизни не расплатимся! Ты мужчина или нет? Ты должен был прижать его и объяснить: или он отдает деньги, или пусть прощается с жизнью, сволочь такая.
Коля обдумывал предложение жены всерьез:
— Наймем этих, как их теперь называют, есть такие специалисты, взыскивают с должников, они вытрясут из него все до шекеля, и машину продаст, и квартиру.
— Надо поговорить! — заводила его Дашка. — Так, чтобы понял! Если вы, мужики, не можете, я сама поговорю!
Ира в ужасе смотрела на нее:
— Да вы ж в тюрьму сядете. Тоже мне, крутые. Может, у кого-нибудь такое и получается, но не у Фимы же или Коли, смешно, ей-богу.
Дашка опомнилась:
— Ты права, мама. Надо срочно переводить сад на мое имя, деньги — на мое имя, спасать что еще можно.
Легко сказать — на ее имя. Потому-то и записали все на имя Фимы, что у него, кончившего курсы, было разрешение открыть сад.
— Ладно, с этим что-нибудь придумаем. Без паники.
Она и Коля, в общем, держались хорошо, а в Фиме что-то надломилось: вместо того, чтобы думать, как выкрутиться, он все вспоминал, кому, когда и почему подписывал и что было сказано при этом.
Непонятно было, что делать с домом. Брать дополнительную ссуду в банке? Экономя каждый шекель, мы решили обходиться «субарой» Фимы, а «фиат» продать не потому, что за него что-то дадут, а чтобы не платить страховку. Я повесил объявление на боковое стекло. Покупателей не было, и «фиат», пока суд да дело, возил доски, мешки с цементом, бетонные блоки. Садился иногда на рессоры и скрежетал, но тянул. Ира сказала:
— Старается. Чувствует, что мы решили его продать.
Я привозил штукатуров, плиточников и плотников, Яков сделал инсталляцию и крышу, а два его приятеля — электропроводку и окна, согласившись растянуть выплаты на год. Остальное я делал сам, работая с рассвета до полуночи.
Асаф появился за несколько дней до открытия сада, в конце августа. Он все сразу понял и, быстро обойдя дом, перечислил все работы, которые сделает. Сам предложил облицевать камнем фасад. Я колебался: были вещи понужнее, но Дашка уцепилась:
— Фасад нужен. Это лицо. Кто захочет отдавать своего ребенка в трущобу?
— Камень вы оплачиваете, — уточнил Асаф, — остальные материалы мои.
— Сколько будет стоить камень?
Он измерил стену рулеткой, перемножил в уме цифры и сказал:
— Тысячу двести.
— Идет. Когда начнешь?
— Сейчас. Привезу камень, завтра с утра приду с другом, вечером кончим. Кофе есть?
Мы выпили кофе. Он заторопился:
— Давай деньги. Поеду в Тайбу за камнем.
Тайба — арабский городок, до него — минут двадцать. Надо было заехать за деньгами в банк. Когда я припарковался, Асаф сказал:
— Возьми тысячу шестьсот.
— Мы же договорились: тысячу двести.
— Я не все посчитал. Там еще внизу веранды три ряда.
— Нет, — сказал я. — Мы договорились.
— Ты не понял… — Он стал делать какие-то расчеты на листке бумаги, что-то втолковывал.
Я уперся:
— Нет.
— Ты не понял… — он начал объяснять сначала.
Это повторилось несколько раз. Наконец, мне надоело:
— Раз так, я не продаю машину. Не хочешь — до свидания.
— Порядок, — немедленно согласился он.
Ждал в машине, пока я получал деньги. Я сел за руль, и он спросил:
— Не получил?
— Почему не получил?
— Так давай, — удивленно сказал он. — Меня друг ждет, он в Тайбу едет.
Я-то думал, мы поедем на моем «фиате»! Только тут сообразил, что должен дать тысячу двести шекелей совершенно незнакомому человеку. Что было делать?
— Пиши расписку.
Он написал. Прочесть расписку на арабском языке я не мог. Показать удостоверение личности тоже не попросил: и неудобно, и все равно эти бумаги доверия не вызывают. Говорят, у каждого араба ворох таких удостоверений.
Асаф пересчитал деньги и выскочил из машины:
— Через два часа привезу камень.
Я вернулся домой и стал ждать. Прошло два часа. Я проклинал себя: надо было взять в залог удостоверение личности! Надо уметь делать такие простые вещи! Пусть у него их сотня, но это, все же, какой-то след!…
Через час приехал Яков с сыновьями. Я рассказал все, он покачал головой:
— Нельзя так! Ни с арабами, ни с евреями! Человек, которого ты не знаешь! Ни в коем случае нельзя!
Прошел еще час и — ах вы, мои хорошие, — подкатил минибус, выскочил из него Асаф. Он привез камень. Выгрузил у калитки и сел в машину.
— Завтра с другом, значит, все сделаем.
Я не стал спорить — день все равно кончался. Наутро Асаф пришел — один.
— А где друг?
— Подойдет попозже.
Друг так и не пришел. Асаф, кажется, и не ждал его. Выпив кофе, сказал, что идет за белым цементом, и исчез на полдня. Принес на плече полмешка белого цемента, спросил, где мелкий песок. Удивился, что его нет, и снова исчез. В этот день так и не вернулся. Мне эти уловки были знакомы, маляры тоже так делали: главное — нахватать побольше заказов, получить деньги на материалы, а там как получится. Наверно, он работал еще где-нибудь неподалеку и выкручивался и там, и здесь.
На следующий день Асаф пришел в семь. В калитку не зашел, хоть мы ее не запираем. Звал меня с улицы. Пил кофе и рассказывал о себе: живет в деревне под Шхемом, у него пятьдесят соток земли, большие дом и сад.
Я заметил:
— У тебя полно земли. А говорят, евреям тут места нет.
Он сморщил лоб, пытаясь понять.
— Ты хочешь купить землю на территориях? Но еврею нельзя!
— Да зачем мне она? У меня и денег нет.
— Ну да, — сказал он озадаченно.
Я понял, что попал впросак. Это издалека, до того, как приехали сюда, нам могло казаться, что на этой земле люди враждуют из-за дунамов и квадратных километров. Но дунамы-то и километры поделить было бы несложно. Их, пустых, незасеянных и незаселенных, тут вдоволь, на всех могло хватить. Не из-за них вражда.
