его.
Смертельно усталый, Волдис упал на койку, но теперь он был уверен, что больше уже не осрамится.
Так Волдис стал матросом…
Утром, в первый день пасхи, отоспавшиеся матросы приступили, наконец, к работе. Разделились на смены — по трое в каждую смену. Получилось так, что в одной вахте с Волдисом оказались Браттен и Каннинен. Когда в двенадцать часов пришел их черед выходить на вахту, финн улегся на копку и заявил:
— Не знаю, как другие, а у меня сегодня первый день пасхи. Я не пойду.
И не пошел. Штурманы поворчали, но не пришли за ним. Волдису с Браттеном пришлось работать за троих. Обычно рулевые, когда их трое, меняются через час двадцать минут. Теперь уже Браттен простоял у штурвала два часа, его сменил на такой же срок Волдис. Освободившийся рулевой через каждые полчаса должен был бегать на квартердек и смотреть на лаг: сколько узлов прошел пароход.
Бедному Нильсену не повезло с самого начала. Первый штурман пригласил его наверх к спасательным шлюпкам:
— Смотрите, для этой шлюпки нужно сделать дощатую крышку; материал лежит в кладовой. Здесь вам хватит работы на несколько дней; затем нужно будет переделать внутреннюю дверь в моей каюте.
— Да, да… — лепетал Нильсен, переминаясь с ноги на ногу. — Можно будет сделать, господин штурман…
— Тогда принимайтесь за работу.
Это было легко сказать, но не так-то легко сделать. Нильсен, предполагавший, что дело ограничится черенком для метлы и клиньями, долго перекладывал из одной руки в другую поделочный материал, не зная, с какого конца начать. Сделать крышку для лодки — по форме, с закругленными концами — было не так-то просто.
Наконец, разыскав старый заржавевший рубанок, он начал строгать доски. Работал не спеша, чтобы отдалить момент, когда придется сознаться в своей беспомощности.
Но Нильсен был достаточно умен и не стал заходить так далеко. После обеда он явился к штурману с окровавленной рукой: он порезал пилой ладонь… Руку промыли, перевязали, и теперь никто не имел права требовать, чтобы Нильсен работал топором и долотом. До самого Барридока крышка для шлюпки не изготовлялась. Мрачное настроение нового плотника несколько рассеялось.
По всему было заметно, что Каннинен решил задавать тон в матросском кубрике. Когда вторая смена — Ирбе и еще двое — приготовились выйти на вахту, он встал в дверях и загородил выход из кубрика:
— Сегодня пасха, никто не должен выходить на вахту! Кто пойдет, получит вот этим… — он показал на свою финку.
Он задержал вторую смену на четверть часа.
Когда вернулись Волдис с Браттеном, Каннинен встретил их насмешками:
— А, вот они, примерные! Штурман поманил пальцем, и вы готовы в огонь и воду! И это моряки? Ха! Мы таких сумеем проучить.
Волдис пристально посмотрел на него.
— Ну, чего уставился, как баран на новые ворота! — взревел финн, хватаясь опять за рукоятку ножа. — Уж не думаешь ли ты медаль заслужить за свое рвение?
Волдис опять взглянул на финна:
— Нечего про медаль болтать. Если тебе совесть позволяет, чтобы другие работали за тебя, то хоть не мешай им. Или стыдно стало одному бездельничать — хочешь остальных втянуть?
Каннинен, не спуская глаз с Волдиса, угрожающе медленно тащил из ножен финку.
— Дьявол! Ты еще будешь стыдить меня? Откуда ты такой взялся? — Он подошел ближе.
Волдис поднялся, оставив недопитой кружку с кофе. Браттен и остальные обитатели кубрика, затаив дыхание, смотрели на происходящее.
— Ну-ка повтори, что ты обо мне думаешь! — кричал Каннинен с пеной у рта. — Имей в виду, что в этом кубрике я хозяин, и все должно быть так, как я хочу.
— Ты просто шваль! — вскипел Волдис. — Пускай меня назовут последним трусом, если я еще хоть минуту буду слушать твой бред! Если хочешь — подходи! Только как бы тебе не пришлось пожалеть об этом.
Финн немного опешил, потом нагло засмеялся:
— Ах вот как? Ну ладно…
В воздухе сверкнула финка, но ее перехватила сильная рука: внезапно вывернув руку финна, Волдис так сдавил ее, что пальцы разжались и выронили нож; затем он сунул в глаза финна два пальца — сделал «вилочку», прием джиу-джитсу, — а ребром другой руки ударил финна под ложечку.
Каннинен упал и долго стонал, пока наконец не перевел дыхание. Теперь с ним можно было делать, что хочешь.
Волдис сел и продолжал пить кофе. Напившись, он улегся на койку и отвернулся к стене.
Все молчали. Каннинен, придя в себя, сел на скамью, задумчиво глядя на пол. Наконец он встал, подошел к Волдису, тронул его за плечо.
— Слушай, латыш, повернись…
Волдис, все так же лежа, взглянул на финна.
— Что тебе? — сердито буркнул он.
— Ты еще знаешь какие-нибудь приемы борьбы… кроме этих? — спросил финн.
— Сколько угодно.
— Да? Тогда вот моя рука — будем друзьями.
Волдис больше не сердился, они подали друг другу руки. И все остальные с облегчением вздохнули: столкновение в матросском кубрике было ликвидировано без кровопролития.
В следующую вахту, к великому удивлению штурмана, Каннинен вышел на работу; в кубрике он вел себя тихо и ни с кем не спорил. Неужели он переменился? Вряд ли. Ему просто не удалось сделаться вожаком на «Уэстпарке»; и пока здесь находился хоть один человек, способный его осилить, ему приходилось смирять себя. Когда-нибудь позднее, на другом пароходе, его финка опять будет устанавливать порядок в матросском кубрике. Силу уважают везде…
Погрузка угля в Барридоке продолжалась четыре дня.
Во второй половине солнечного и по-весеннему теплого дня «Уэстпарк» отправился в далекий путь — в Южную Америку. Канал прошли в благоприятную погоду, но в Бискайском заливе бушевал шторм, поэтому берега Португалии показались только на восьмой день.
Как только пароход вышел в открытое море, на нем исчезло то, что именуется дисциплиной. Младший персонал не подчинялся начальству и не терпел ни малейшего грубого окрика.
Первый штурман в годы войны служил офицером на военном корабле и оттуда на всю жизнь вынес привычку к резкому тону. Он не умел отдавать приказания матросам или боцману, не задевая их самолюбия, самые обычные распоряжения он выкрикивал повелительно и резко. Если кто-нибудь задавал ему чисто деловой и необходимый вопрос, он грубо кричал и поворачивался к спрашивающему спиной. Но если кто- нибудь осмеливался задать какой-либо частный вопрос — например, где в данное время находится пароход или сколько мильрейсов[58] дают за английский фунт стерлингов, — он притворялся глухим и даже не считал нужным взглянуть на того, кто отважился к нему обратиться.
Матросы, которым приходилось стоять с ним вахту, отнюдь не чувствовали себя счастливыми. Ночью он каждые четверть часа гонял к лагу, иногда сам вылезал на бак посмотреть — не ушел ли подремать в кубрик «вперед смотрящий» матрос. Днем он оставлял в покое только рулевого, остальных двух заставлял мыть стены, оббивать ржавчину и красить. Он не довольствовался тем, что гонял матросов своей смены, иногда он распоряжался и людьми второго штурмана — приказывал им драить медные части иллюминаторов, компас, свисток, дверные ручки.
Однажды ночью он нашел Браттена спящим на наблюдательном посту. Трудовая книжка маленького
