позаимствовал его у французского автора, но это не имеет значения! Я могу придумывать свои собственные сюжеты! Я напишу другую пьесу, намного лучше этой! Я докажу, что твоя злобная критика была незаслуженной!
— Она не злобная и она не моя, — как бы между прочим заметил Эдвард.
— Ты пошел на поводу у врагов. Но подожди! Ты увидишь! Мадам Хейберг божественна как Сесилия. Она оживит мои строки, говорю тебе! Там будет принц Кристиан, и он кивнет мне из своей ложи! Ты увидишь, как ошибался!
Дверь резко распахнулась, стукнув Ханса по затылку.
— О, прошу прощения, монсеньор. Я срочно должен увидеть советника. Где он?
Это был Бурнонвилль, балетмейстер, маленький и изящный. Он почти танцевал от возбуждения.
— Туфли для моих танцоров еще не прибыли. Красные туфли! Я не понимаю!
— Мой отец во дворце, монсеньор, — ответил Эдвард. — Он ждет новостей о…
— Белые туфли прибыли, а красные нет! — прервал его маленький человечек. — А они нам нужны. Пьеса не может пойти без них!
Балетмейстер был отстранен в сторону мадам Хейберг, влетевшей чуть ли ни в неглиже.
— Мой костюм не прибыл! Костюмерша послала его заменить, и он еще не вернулся назад. Я же не могу выступать в одном халате!
— Вы должны заняться моими туфлями, — настаивал балетмейстер.
— И моим костюмом, — требовала дама. — Я бы не возражала, если бы случилось что-нибудь другое, но моя одежда! — И немного истерически она начала причитать о своей злосчастной судьбе, коль костюм не могут доставить вовремя.
Ханс Кристиан ходил вокруг нее кругами, заламывая руки.
— Пожалуйста, мадам, мы найдем костюм! Мы закажем другой!
В тот же момент закричал Бурнонвилль:
— Вы не должны плакать, мадам. Вы испортите свое лицо. Пожалуйста, мадам, я прошу вас!
— Да, да, успокойтесь, — взмолился Ханс. Затем он схватил Эдварда за руку: — Помоги мне! Скажи, что делать?
— Пошли кого-нибудь к костюмеру за платьем, — спокойно предложил Эдвард. — Без сомнения, они просто забыли послать его.
— Да, пошлите кого-нибудь, Бурнонвилль, — передал Ханс.
— Но а как же мои туфли? Они так же важны, как и платье мадам!
— У меня и по этому поводу есть идея, — ответил Эдвард. — Пойдемте. Разрешите вам предложить свою руку, мадам.
С блеском восхищения в глазах Ханс стоял и смотрел, как его верный друг успокаивает бушующее море. Когда эти трое ушли, он медленно подошел к столу и упал в кресло, уронив голову на руки. Какой ужасный день! Раньше, когда он думал об этом дне, он представлял его совсем другим. Он надеялся, что будет находиться в центре внимания, похвал и поздравлений. Как сильно он ошибался! Снова все та же злобная критика, неуверенность в том, что спектакль состоится. Потерянный костюм, не прибывшие туфли, все, все от мелкого до крупного соединилось, чтобы заставить его умирать от страха. Да, вряд ли кто-нибудь мог позавидовать часу его триумфа.
В открытую дверь раздался легкий стук. Ханс поднял голову. Снаружи на него смотрела круглолицая крестьянская девушка в оранжевой юбке, перехваченной синей ленточкой. Что-то знакомое было в ней, хотя Ханс Кристиан был абсолютно уверен, что никогда раньше ее не видел. Он расслабился и поднялся. Девушка захихикала.
— Да, я бы узнала тебя где угодно. Твои руки такие же длинные.
— Карен!
Конечно, это была она. Никто на свете не мог так сильно напоминать его мать — и ее.
Она рассматривала брата с большим любопытством. Ее полные губы улыбались той самой улыбкой, которой улыбалась Анна-Мария, когда была довольна.
— Я пряталась среди буков, когда ты приходил туда на воскресные прогулки вместе со старым Андерсеном. Я наблюдала, как ты танцуешь и разыгрываешь истории. Я не знаю, почему мне так хотелось, чтобы ты пришел ко мне. Ты был невзрачным и неуклюжим таким, кому едва ли кто-то мог позавидовать. Отец любил тебя. А наша мать… — Улыбка покинула ее лицо, в холодных синих глазах появилась тень негодования. — Я хотела получить долю материнской любви, но в этом мне было отказано, впрочем, как и во всем остальном. Да, кстати, покрепче закрой дверь, Ханс, — добавила она, когда он прикрыл дверь и прислонился к ней. — Никто не должен видеть меня! Не бойся! Я никого не встретила по пути сюда, кроме какого-то мужчины. — Она вновь захихикала, вспоминая. Ее глаза потеплели. — Он был таким милым. Мы столкнулись в дверях, когда он проносил пальмовое дерево на сцену, и рассмеялись. Это было так весело!
— Карен, зачем ты пришла сюда? — спросил Ханс, и это был единственный вопрос, который он смог выдавить из себя. — Зачем ты вообще приехала в Копенгаген? Ты же знаешь, что не можешь оставаться здесь.
Хихиканье прекратилось. Ханс видел, что в Карен жили два человека, счастливая крестьянская девушка, обреченная на это своим рождением, и странное отчаянное существо, которому приходилось яростно бороться, чтобы взять то, что ей хотелось.
— Кто ты такой, чтобы учить меня, что мне делать? — мрачно спросила она. — Я сама могу позаботиться о себе. Именно этим я и занималась с тех пор, как научилась ходить. Спрятанная в деревне, недостойная жить в одном доме с прекрасными Андерсенами! Предполагалось, что люди забудут о моем существовании. Жизнь мне дала очень мало, Ханс Кристиан, но теперь я намерена взять все, что я хочу! Ты приехал в Копенгаген в поисках своей судьбы. Впервые я нашла возможность пройти по твоим следам, и ты не сможешь оттолкнуть меня!
— Но то, к чему я стремился… — Ханс, не закончив фразу, махнул рукой.
— Да, ты знаешь, что ты хочешь, и я знаю, что надо мне. Ты нашел свою судьбу здесь. И я тоже здесь ее найду. — Карен на мгновение замолчала, а затем твердо добавила: — Улицы Копенгагена длинные и широкие.
— Что ты хочешь от меня?
— Немного денег. О, нет, совсем немного! — поспешила добавить она, как только увидела отрицательный жест Ханса. — Только несколько риксдаллеров, чтобы продержаться до тех пор, пока я не устроюсь.
Ханс вынул свой бумажник.
— Я не могу дать тебе больше трех.
— Этого достаточно.
Она подошла к нему, завернула деньги в носовой платок и посмотрела Хансу прямо в глаза.
— Почему ты не ответил на мое письмо?
— Я не хотел, чтобы ты приезжала, — откровенно сказал он. — В Оденсе тебе намного лучше.
Карен засмеялась. И в ее смехе слышалась горечь.
— Почему? Нашей матери не было до меня никакого дела. Когда я пришла навестить ее в первый раз, она меня даже не узнала. — Внезапно она вновь превратилась в добрую крестьянскую девушку. — Ты великий человек, не правда ли, Ханс Кристиан? Я никогда раньше не разговаривала с тобой. Я никогда не была внутри дома, где ты родился. И все же я рада, что ты великий. Я горжусь тобой.
Ханс схватил ее за руку, тронутый ее словами.
— Карен, послушай меня. Я не ответил на твое письмо, потому что не хотел, чтобы ты приезжала сюда ради моего собственного благополучия. Я не хотел, чтобы прошлое вставало рядом с моим будущим. Теперь я понимаю, каким эгоистичным я был. И все равно я хочу, чтобы ты вернулась в Оденсе, потому что так будет лучше для тебя. Я это знаю, Карен. Я ходил по улицам Копенгагена холодный и голодный. Поверь мне, Карен, я знаю, какие они широкие и длинные. Достаточно широкие, чтобы ты не нашла убежища от дождя и снега, достаточно длинные, чтобы разбить твое сердце от разочарования, прежде чем ты дойдешь до конца! Скажи мне, что ты поедешь домой, Карен, пожалуйста!
Девушка смотрела на его безобразное и в то же время прекрасное лицо сквозь пелену слез. Его
