— Жукова! Завтра на выезд. Британский фонд природы заказал срочную съемку. Бросаем тебя на растерзание диким медведям. Фонд желает знать, как медвежата, которых ты снимала в феврале, будут в лес переселяться. А это назначено на завтра.
Джойка, эгей! Вот так, думала тебя обмануть, а ты накликал берлогу на мою разбитую голову. Так тебе! Чтоб ребенку не врала.
— Арата, хочешь к медведям?
Тишина. Спит Аратка на Димкином диване. Случайно встреченный и такой не чужой мальчик. Пусто…
Потом позвонил Никита из своей Америки.
Он успел получить мэйл, который, не смея нарушить данное Джою обещание, я все-таки послала, правда, с сыновнего почтового ящика, чтобы Никита не подумал, что я отношения восстанавливаю. Последние десять лет с бывшим мужем я общалась исключительно через посредника — Джой сообщал о папиных новостях. Угли давно дотлели. Так я сама себе сказала. Но стоило впервые за две пятилетки услышать некогда сводивший с ума голос, как ноги предательски перестали держать — а я-то внутренне бахвальствовала, что за последние тридцать шесть часов адаптировалась к стрессам. Но Никиткин голос оказался, видно, тем муравьем, что обрушил гору.
— Выйдет Джойка из космоса, тогда и звони, — пробормотала я, бросила трубку и заревела как белуга. Почему говорят «как белуга», разве белуги ревут? А у Китки что-то в голосе изменилось. Не акцент, но какая-то замороженность языка наметилась. Как у Аратки — говорит все правильно, но слишком уж правильно. Свои так не говорят. Неужто и Кит теперь не больше свой, чем этот японский мальчик? Если мне сороковник, то экс-благоверному, который старше меня на чертову дюжину лет, давно за пятьдесят. Раздобрел, наверное. Пузик отъел. И посолиднел. Стал такой жлобский америкос с рекламным смайлом, чистенький и натужный.
Провела по щеке. Мокро. Нельзя нарушать собственные заповеди. Запретила себе с ним общаться, запретила вспоминать — так тому и быть, раз и навсегда. Не надо было обещать Джою.
Виски и стрессы последних дней делали свое дело. Я улетала в малознакомые пространства, но в отличие от спецов подобных полетов спешила вернуться — мне завтра мишек снимать. «Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка…» Или как там пели? Ваше здоровье, решившие меня сгубить господа! Нате, выкусите. Джойка спрятан. На убийство в прямом эфире, кто бы вы ни были, не пойдете, кишка тонка — иначе не прятались бы, не нагнетали бы дешевых эффектов, а встретились лицом к лицу.
А это идея, можно обратиться к психологине, составить их психпортрет. Ну и на фиг? На фиг мне их портрет. Мне тетки с арбузом и виноградом хватает. Или, как говорила моя бабулечка, «с гарбузом» — ударение на «о». Lady with garbuz. Тетка ничего. Дородненькая. И такое колье внушительное на внушительных формах. Ой, как плывет перед глазами. Что там за каляка-маляка под портретом. Фамилия художника. Б-р… Брю… Брюллов?! Так, допилась. Портреты Брюллова уже в собственной квартире чудятся. Григорий Александрович говорил, что это какая-то пра-пра-пра— его приемной матери. И виноград у нее сочный, и арбуз у нее ничего. И другие два арбуза под платьем. Нынешние бабы худосочнее. Или это просто мода на худосочных. А объяви моду на пампушек, и они заполонят все, а я буду на обочине жизни. Маленькая собачка до старости щенок. Это было уже. Интересно, Аратка знает эту пословицу?.. Бред какой-то. Кому расскажешь, что в лесу японца подобрала, скажут, падка на всеобщее повальное о-сушение… Как там, у Акунина, — «жапонизм», на этот самый жапонизм и падкая. А покажи им Аратку, и за японца не признают. Простор у него в глазах не японский. Наш, совковый простор… Или это заразно. Интересно, а Америка тоже заразна? И там вместо моего экс-мужа уже такой амэриканэц… Ойли-вейли, пей вино… Напилась уже. Плыву. А завтра к медведям… Или уже сегодня. Зато сбегу отсюда, от этих ужасов, от красного дракона, который, по Ленкиным заверениям, портит мою жизнь. А какой дракон ее прежде переезда испортил? Бред-бред-бред… Никитка, зачем я тебя отпустила?! Дура. Маразматичка климактезирующая. Отдала своими же руками. Единственного в жизни нужного человека взяла и отдала. Самолюбие, видите ли, взбунтовалось. Побунтовало? И как результаты бунта? Нажралась? До отвала? Все, отвали. Видеть тебя не хочу…
Спать хочется так, что глаза растираю до слез, а засну — и через двадцать минут просыпаюсь. С полчетвертого сон и вовсе улетучился. Пришлось подняться и собираться на выезд — авось, мои веселые преследователи в это время еще спят.
Арата, которому я предложила составить мне медвежью компанию, вежливо извинился, сказав, что обязан выполнить просьбу умершего дедушки и должен поискать одного человека, только как искать, он не знает. Он решил, что раз мне ехать в командировку, то я его выселяю.
— Живи-живи, только осторожнее, сам видишь, что творится. А насчет поисков — попробуй, начни с рунета, там есть сайты, занимающиеся поиском людей. Если не получится, вернусь, позвоню дяде Жене, у него остались связи, попросит, чтобы порыли в гэбэшных архивах…
— Гэбэшных, — старательно заучивал слова Арата.
Сейчас он спал на Димкином диванчике. Причем пространство вокруг него приобрело относительно приличный вид.
Оставив парню записку с краткими указаниями, что делать «в случае чего», спустилась во двор и, стараясь не разбудить рычанием заводящейся машины всю округу, выехала со двора — славно все-таки, что Арата заставил меня вчера заехать на шиномонтаж, не то путь мой сейчас оказался бы недолог. Вечно я оказываюсь в роли подшефного: то Джой меня на путь истинный наставляет, теперь пришел черед Араты учить уму-разуму.
Наслаждаясь давно не виденной пустотой московских улиц, я минут за двенадцать выскочила за МКАД и, лишний раз проверив, что сзади меня никого нет, на малоприличной скорости гнала в сторону Твери — гаишники еще не вышли на тропу войны. После вчерашних автомобильных экзерсисов сегодняшняя дорога казалась развлечением — главной задачей было не заснуть по пути.
На биостанции, куда я сейчас ехала, выращивали крошечных медвежат, оставшихся без матери, — не для цирков или приручения, а чтобы вернуть в дикую природу. Оттого и ограничения были жесткие. Медвежонок, даже самый крошечный, не должен был видеть человеческого безволосого лица, чувствовать тепло людских рук, слышать голоса. Он должен вырасти диким и уйти в лес. Но пока он малыш, нянчить его еще сложнее, чем грудничка. В прошлый приезд в феврале сама в том удостоверилась. Отснимав положенное, попробовала хозяевам помогать. Семь клиентов, у которых еще и глазки не прорезались. Ведро сухой молочной смеси. Кормежка каждые два часа, а после этого каждому нужно животик массировать, пока не покакает.
— Иначе умрет. В лесу медведица после кормежки каждого языком вылизывает не просто так. Они сами еще плохо переваривают, помощь нужна, — объясняла Ирина Андреевна, сотрудница биостанции, после того как я вернула в коробку с одеялами и грелкой последнего, седьмого питомца, отличавшегося особой белой «манишкой». Остальные «подкидыши» просто бурые, а у этого пижонская опоясочка вокруг шейки.
Теперь мои крестники выросли, и хозяева переселяют их в лес.
Памятуя о прошлых предосторожностях, оставляю машину на краю леса и, взвалив на себя кофр, пешком топаю к биостанции. Идти километра три, но меня еще в прошлый раз предупредили, что подъезжать ближе не стоит — медвежата не должны слышать звуки машин.
— Девочка наша приехала, — шепотом радуется главный человек на биостанции, Сергей Силантьевич. В прошлый мой приезд из-за шумовых ограничений — медвежата жили еще в хозяйском доме — мы едва перекинулись несколькими фразами. Я и не думала, что этот с виду нелюдимый мужик меня запомнил. Ан нет, девочкой назвал…
— Вовремя. Мы их раненько свезли в «берлогу» и дверь пока закрыли, чтоб пообвыклись. Через часок открывать поедем.
Перед главным действием, первым выходом трехмесячных медвежат в лес, Силантьевич организовывает мне ого-го какой инструктаж. Молчать. Не шевелиться. Главное, чтобы оставленные в домике медвежата, впервые шагнув из «берлоги» в лес, не увидели
