милорды? Перед ними стояли три оборванца.
Дамы вернулись в каюту, чтобы в свою очередь сменить одежду. Перед тем как надеть им чепцы, Онор распустила всем волосы, спутала пряди и втерла в них сажу, которую позаботилась захватить с собой в кувшине. Но и этого ей показалось мало. Она потребовала, чтобы дамы постарались вымазать сажей лица и шеи по линии ворота.
— Простонародье моется не так часто, как знатные леди, — объяснила она на превосходном французском.
— Она и в самом деле знает язык! — воскликнула Кэролайн.
— А вам, леди, следует забыть английский, — посоветовала горничная. — Звуки по воде далеко разносятся, и разве угадаешь, кто тебя может услышать?
Женщины переглянулись, только сейчас осознав, что игра — опасная игра — уже началась и каждое бездумно вырвавшееся слово, малейшая ошибка могут стоить им жизни.
Графиня Астон поежилась и побледнела, но, заметив тревожный взгляд Аллегры, спокойно произнесла на сносном французском:
— Все хорошо, Аллегра. Я боюсь, но готова сыграть свою роль.
— Не стоит называть друг друга по имени, — вспомнила Аллегра. — Нужно выбрать что‑то попроще. Я стану Мари, Онор сохранит свое имя, только будет произносить его на французский лад, «Онер», Юнис, ты станешь Жанной, а Кэролайн — Прюнель. Нужно переименовать и мужчин.
Она нахлобучила чепец на длинные растрепанные волосы.
— Allons, mes amies![12].
Женщины покинули каюту и объяснили мужчинам, что отныне герцог зовется Жозефом, граф — Пьером, а лорд Уолворт — Мишелем. Дождавшись появления капитана, они заняли его место в шлюпке.
— Боже, господа, ни за что не признал бы вас в таком обличье! — ахнул он. — Так вот, лошадь с телегой находится в начале тропинки. Сколько мне ждать?
— До нашего возвращения, капитан Грант, если, разумеется, не случится чего‑нибудь непредвиденного. Не знаю, как долго мы там пробудем, но, если повезет, к закату будем здесь.
— Я повешу фонарь на корму, милорд, — пообещал капитан. — Храни вас Господь! Пусть он вернет вас целыми и невредимыми.
Герцог взялся за весла. Скоро они достигли прибрежной полосы песка, вытащили шлюпку и стали взбираться наверх.
Песчинки скрипели под деревянными подошвами. Вот они и во Франции. Все еще только начинается!
Графиня д'Омон не веря своим ушам уставилась на стоявшего перед ней невысокого коренастого человека, чьи черты так напоминали ей лицо покойного мужа. Все, что он сейчас говорил, казалось немыслимым, нереальным. Невозможно было осмыслить те слова, что срывались с его языка!
— Но ты его брат, — выдавила она наконец. — Такой же д'Омон!
— Только наполовину, — поправил он. — Незаконнорожденный, ублюдок, бастард — вот как меня называли.
— Но ты рос вместе с ним, и вы провели рядом всю жизнь! — вскричала Анн‑Мари. — Муж любил и уважал тебя!
— Между нами было пять лет разницы, — возразил мужчина, — и меня готовили ему в слуги. Я постарше, и все же наследником считался он только по праву рождения. Теперь я получу все, что мне полагается!
— Это поместье завещано моему сыну, новому графу, — дрожащим голосом напомнила Анн‑Мари. — Жан‑Робер унаследует Ле‑Верже.
— Я никогда вам не рассказывал, как был зачат, мадам графиня? Моей матери было всего двенадцать, когда ее взяли служанкой в дом. Через год мой отец ее изнасиловал, и она родила меня в четырнадцать. Вскоре бедняжка умерла, а меня воспитала бабушка.
— Ты напрасно думал меня поразить, Ренар, — откликнулась графиня. — Мне известны обстоятельства твоего рождения, но твой отец был пьян, когда набросился на твою мать.
Разумеется, это его не извиняет. Он совершил мерзость и сам это понял, поскольку после той ночи ни разу к ней не прикоснулся. Мало того, он платил твоей бабке за то, что заботилась о тебе. Она хотела сбросить тебя с холма на растерзание собакам. Разве ты ничего не знал об этом? Но граф не допустил такого надругательства, сказав, что ты его плоть и кровь. Он выделил старухе щедрое содержание, хотя она держала тебя впроголодь и водила в лохмотьях. Поэтому через четыре года он отнял тебя у нее и принес в дом. Его супруга, ожидавшая в то время ребенка, заботилась о тебе как о родном сыне. Рашель д'Омон была добра к тебе, а отец делал все, чтобы загладить свой проступок перед твоей матерью. Мой муж всю жизнь относился к тебе как к равному.
— Да, — признал Ренар. — Жан‑Клод был хорошим братом. Поэтому мне было так трудно его предать. Но увы, выбора у меня не было.
— О чем ты? — ахнула графиня, бледнея, и прижала руку к бешено заколотившемуся сердцу. «Боже! Боже, как ты это допустил?!»
— Едва мы добрались до Парижа, оказалось совсем несложно опустить донос в один из тех ящиков, которые Комитет общественной безопасности расставил по всему городу, чтобы сохранить в тайне имена тех преданных граждан, которые пожелали обличить предателей революции. В Париже такие дела вершатся быстро. Жан‑Клода немедленно арестовали.
Мне, разумеется, повезло ускользнуть от властей, тем более что брат ни за что меня не выдал бы. Ах, мой дорогой младший братец! Сама наивность! Я проводил беднягу к месту казни и даже осмелился шагать рядом с телегой, которая везла его на гильотину. Он умолял меня позаботиться о вас и детях.
И уж конечно, так и не узнал, кто его выдал.
Ренар улыбнулся знакомой улыбкой, до такой степени напомнившей ей мужа, что Анн‑Мари застонала от боли.
— Чудовище! — бросила она.
— А потом я вернулся и вступил в местный Комитет общественной безопасности. Скоро я стал неоценимым его членом и так преуспел в охоте на врагов режима, что власти дали мне под начало комитет этой жалкой деревушки. Это я велел тебя арестовать, графиня д'Омон! Твоя судьба в моих руках!
Он злорадно захихикал.
— Господь накажет тебя, Ренар, — пригрозила она. — О его суда не спрячешься!
— Я устрою так, что твоего сына пошлют в армию, — пообещал он.
— Но ему всего десять лет! — воскликнула она, трепеща при мысли о своем полном бессилии.
— Достаточно взрослый, чтобы подносить воду и порох, а если угодит солдатам своими элегантными манерами, его могут даже сделать полковым барабанщиком! Не волнуйтесь, графиня, мой племянник такой смазливый, что, несомненно, найдет друзей, которые его защитят.
В значении последней фразы нельзя было ошибиться, и графиня поморщилась от омерзения.
— Нет! — пробормотала она.
— Что же до вашей дочери, я договорился устроить ее ученицей перчаточника в самом Париже. Пусть учится быть полезной, не то вырастет белоручкой! Перчаточник заверил меня, что обожает девочек. Уверен, он хорошенько позаботится о моей племяннице, — с ухмылкой сказал негодяй.
— Пожалуйста… пожалуйста, умоляю… делай со мной, что пожелаешь. Но оставь моих детей в покое! Мы уедем из Ле‑Верже. Поместье твое! Я попрошу убежища в Англии, у родственников, сделаю, как ты хочешь, только не мучай моих крошек!
По прекрасному лицу графини заструились слезы.
Карие глаза мерзавца бесстрастно разглядывали ее. От негодяя веяло ледяным холодом.
— Все, что пожелаю, гражданка? — тихо переспросил он и, расстегнув штаны, вынул свою вялую плоть, — Все, что угодно?
