зарплаты служить стремно. Но за квартиры… Это они зря. Именно за квартиры. В наших условиях другой возможности собственным углом обзавестись не было. А потом меня так огорошили! Дескать, ты сын офицера. Твой батя квартиру получил из расчета площади на каждого члена семьи. Следовательно, жилье тебе, мил человек, не положено. Есть у тебя где жить. И сократили меня, к чертовой матери, как и еще тысячи военных. Не нужны оказались. Никому. Это перед войной-то. И жинка ушла, сука такая. А мне что делать? Ну и начал я, как говорится, коммерцией заниматься. Друган мой, тоже контрактник, так и служил дальше. В этих краях большие склады ГРАУ были. Ну, артиллерийские и всякие прочие боеприпасы. А тут, за пару лет до войны, надумало наше замечательное Министерство обороны по всей стране эти самые боеприпасы уничтожать. Да в таких темпах, что просто в голове не укладывалось. Свозили все грузовиками на полигоны и каждый божий день в течение двух лет взрывали с рассвета и до темна. И корешок мой занимался теми делами по службе. Ну и решили мы поиметь куш. Снаряды да мины, по номенклатуре, в возрасте двадцати пяти лет или там тридцати. Ну, не срок для чугуниевой болванки со взрывчаткой. А желающих поиметь этого добра было много. Чего уж теперь греха таить, подворовывали. Да не слабо так. По документам, взорвано, а наделе… А ведь еще тротил, которым это уничтожалось. Все имеет спрос. И продавали. Криминалам продавали. Чеченам продавали. Датам продавали. Таджикам продавали. Киргизам продавали. У них ведь тоже неспокойно было. Браконьерам продавали. Короче, увлеклись так, что даже не смотрели, кому продаем. Уже и домики себе строить начали да тачки-иномарки купили. Ну и продали партию мин фээсбэшникам. — Кожевников засмеялся.
— Кому?
— ФСБ. Ну, спецслужба такая. Контрольную закупку они сделали и повязали нас. Всю нашу трудовую артель. Корешок мой, Вася, дурку загнул. Решил сотрудничать со следствием и слить командование, которое тоже продавало и в гораздо более крупных размерах. Прямо в масштабах госкорпорации, всем, кому не лень. Но это, оказывается, было лишним, в смысле, говорить про начальство. Вот и помер корешок мой в следственном изоляторе от острой сердечной недостаточности. Я-то сразу смекнул, что военные шишки решили своих конкурентов на рынке боеприпасов руками ФСБ устранить. Заодно помочь друзьям особистам доложить о раскрытии очередной опасной бандгруппировки. Там ведь, по слухам, дело как было? Прикинь, большие звездные начальники готовят на продажу очередную партию боеприпасов. Называют новую цену. Ну, типа, господа абреки, инфляция. Законы рынка и прочая херня. А они им: вы, кафиры, оборзели. У нас есть люди, которые дешевле продадут. Ну, мы, в смысле. Вот и занялись нами те, кто постарше рангом. А Васька не допер, дурилка. Загремел я на зону. Эх, дочка. Вот там, под Верхоянском, школа выживания была, это да! Все былое просто померкло. Таким премудростям научился, что сейчас мне эта послеатомная жизнь не в тягость совсем. Да и война освободила меня из мест лишения, как говорится. И многих других зеков. А уж они-то приспособлены выживать, будьте здрасьте. Вот как-то так.
— Интересная какая у тебя жизнь, — проговорила задумчиво Сабрина, скорее не потому, что так считала, а для поддержания разговора.
Из всего этого повествования она запомнила только рождение в вездеходе, в пургу и мороз.
— Да уж, не соскучишься. — Кожевников сделал еще глоток из фляжки и тряхнул головой.
«Наверное, есть в этом какой-то смысл. В рождении вопреки обстоятельствам. Жизнь продолжается. Должна продолжаться», — подумала девушка, и тут же вспомнились еще не растворившиеся во времени слова Марины. О том, что она беременна.
— Слушай, дядя Витя, а чего ты мне про коптилку говорил? Помочь вроде просил?
— Да ты не вникай, Сяба, — пробормотал Кожевников, налегая на еду. — Отдыхай пока. Покушай. Не к спеху.
— То есть как? — Она напряглась. Сработал какой-то потайной механизм в разуме, заставив ее резко выйти из расслабленного и задумчивого состояния. И еще кое-что всплыло из глубин ее памяти. Что-то старое и очень плохое… — Я не пойму, дядь Вить. То вдруг ты просишь остаться, чтобы помочь. А теперь и не надо? Что случилось?
— Не вникай, — повторил Кожевников, не глядя на собеседницу.
Напряжение стало расти с невероятной скоростью. Сабрина привстала. Осмотрелась, ища причину тревоги. Взгляд замер на хижине отшельника, на приоткрытой двери.
— Не поняла я… А что Тор прятал за пазуху, когда заходил в берлогу твою и выходил, а?
Она резко поднялась и, сняв со стены канделябр со свечками, бесцеремонно вошла в жилище.
— Эй, дочка! Куда свет понесла?! Темно совсем стало! — доносился снаружи голос Кожевникова.
Внутри — кушетка. Радиаторная батарея, в которую самотеком поступает нагретая наружной печкой вода. Два ведра, с песком и водой, на случай пожара. Ковер на стене, под ним полутораметровой высоты штабель книг и журналов. Железный ящик с инструментами. Керосиновая лампа на тумбочке у кушетки. И шкаф, забитый бутылками производимого Кожевниковым пойла. Аккуратные ровные ряды. Бросалась в глаза щербина в одном из этих рядов. И свежий, свободный от пыли круг на том месте, где стояла емкость. Стоп! Два круга! Он взял две бутылки…
Если Тор взял бутылки с пойлом, то непонятно, на кой черт. Ведь они пошли на «Октябрьскую», а там этого добра в избытке. Тем более что у охотников двойной рацион, им полагается даже закупаемая в центральной общине «Массандра». Зачем вдруг Тору понадобилось бухло?..
И в этот миг она отчетливо вспомнила. Маленькую двенадцатилетнюю девчонку. Себя. И двух чудовищ… Самые страшные мгновения в жизни. И так въевшийся в память запах алкогольного перегара…
Она резко выскочила из хижины. Даже часть свечек на канделябре потухла. Сабрина поставила его на стол.
— Так ты мне тут зубы заговаривал, а, дядя Витя? — зашипела молодая охотница.
— Эй, да ты чего?
— Где они?! — рявкнула девушка, придавая голосу остроту нешуточной угрозы.
— Дочка, о чем ты, не пойму?
— Это они попросили, чтобы ты меня тут задержал? Это все подстроено?! Так?!
— Чего?..
Сабрина развернулась и ударила ногой по прислоненной к стене алебарде, ломая древко. Затем схватила обломок с острым лезвием и пикой. Теперь этим оружием будет легче орудовать в помещении. Если придется, конечно.
Она кинулась в сторону «Октябрьской». Столицы Архивна.
В отдалении от хижины пришлось пробираться во мраке через горы хлама, что за годы нового замерзшего времени натаскал сюда из городских руин Кожевников. Всякая сантехника, трубы, мебель, части автомобилей и мотоциклов, связки газет, журналов и книг. Картонные и деревянные ящики, полные не менее загадочного барахла. Место, где проходили пути, вообще было завалено сотнями, если не тысячами, пластиковых бутылок разного калибра и формы. На одной из них и оступилась Сабрина, не удержавшись на ногах. Пустые сосуды взмыли вокруг нее, с барабанной гулкостью стуча друг о друга. Молодая охотница чертыхнулась, выбираясь из этой зашевелившейся массы и кляня себя за неуклюжесть, столь неуместную в тот момент, когда надо быть предельно собранным и внушающим страх.
15
НАДЛОМ
На улице вдруг стало темно. Сначала плывущее где-то за облаками солнце, отгороженное много лет назад от людей беспросветным сводом туч, плавно подготавливало мир к своему очередному многочасовому отсутствию, а потом оно вдруг ухнуло за невидимый горизонт.
Константин так и представил себе: нечто круглое и желтое, сохранившееся в памяти как яичный желток, сорвалось и с небесной синевы унеслось в неведомое запределье реальности и расшиблось там в лепешку.
Наверное, эта ассоциация и повлекла за собой мысль о том, до чего же осточертели хрустящие на зубах жареные медведки, и растущая под землей горькая черемша, и прочие «кулинарные изыски»
