и бликами. Вообще-то франконские «фаэтоны» – машины слабенькие, их в столице никто не уважает. Покупают и используют только по причине дешевизны. По поводу дюжины одинаковых автомобилей, осенью доставленных в ведомство Евсея Оттовича, ходило немало сплетен. Шепотом предполагали: воруют и в его структуре. Такое убожество купить! Да еще в старом кузове, с мелкими окошками, да самого неказистого цвета. Потом сплетничали еще злее: мол, воруют дважды. Пригнали-то все до единого неисправные! Ясное дело, жулики спохватились и платили повторно, чтобы наспех рухлядь поставить на ход, в купленные Потапычем под завод пустые корпуса закрыли, тайком ремонтировали.
Рони знает больше, он всю зиму то и дело срывается и уезжает на завод, пока еще вроде бы пустой, людей будут нанимать по весне. А когда спрашиваю, что там делает, этот достойный потомок Гессов хлопает глазами и не понимает вопроса. Интересно, что, кроме кузова и простенького салона, уцелело от исходного «фаэтона» после переборки?
Машина резко ввернулась в поворот, маг за рулем прописал его дугу ладонью, компенсируя занос. Сидящий у нас на хвосте второй автомобиль не отстал.
– Евсей Оттович, у вас все шоферы – маги? – поразилась я.
– Ты глазами-то восторженно не хлопай, – прищурился он и погрозил мне пальцем. – Я на твою наивность не поймаюсь. Ловкая ты девка, Ренка. Слова мои уже самое малое два раза Хромову пересказывала. Полагаю, даже историю моего с Женей брака ему выложила. Ох, не к добру. Я спиной чую: копит он на меня сведения.
Начальник тайной полиции поманил пальцем, сам нагнулся к уху и шепнул:
– Читать не давал?
– Ну-у…
– Хоть занятно пишет или врет и приукрашивает? Выводами обвешивает личными, правых-виноватых сам определяет.
– По-моему, он хорошо пишет. И вы его знаете, он не умеет делать без души и абы как, да еще и с враньем.
– Знаю, – легко согласился Горгон. – Потому и не устраиваю пожар в доме сударя Хромова, а мог бы, с моей-то репутацией. Он там свои писульки хранит, нет сомнений! А я даже Потапычу не дозволяю обыск учинить. Он ведь тоже в страхе живет, медведь наш. Ему цыганка-певунья из «Яра» шепнула, что Хромов приходил и выяснял про загулы Самого после смерти его прежней жены.
– О загулах в записях три строчки.
– Утешила, спасибо. Не в том ведь настоящий Потапыч, согласись…
Я не стала спорить. Сама о том же говорила Сёме. Целую страницу в мелкие клочки порвала, ругалась и шипела, обзывала ядовитым лжецом. Ну выпил человек в расстройстве. Ну натворил кое-что, и даже многовато, пожалуй. Так зачем пересказывать в подробностях? Да еще с чужих слов. Хромов морщился и вздыхал. А потом отомстил мне страшным и гнусным образом…
– О тебе тоже пишет. – Мудрый Евсей Оттович враз разглядел тайный интерес Хромова к птице, а я-то в свое время как страдала, найдя заметки о себе. – Терпи, Ренка. Утешайся тем, что Хромов уж всяко лучше вруна Святолепского из «Столичного света». Или Богоявленского из «Гласа города». Крупные мемуаристы, краса и гордость шелкоперства.
Я вздрогнула. Действительно, сравнение устрашающее. Оба пишут гладко и так приторно, что тошнота подступает к горлу. Правды ни слова, и поводов для иска – проверено и подтверждено всезнайкой Мари – нет… Рассматривают жертву под лупой, обсуждают и позорят. Все перечисленное совершают солидно, с надменной вальяжностью великих и непревзойденных. Кстати, только Горгон и имеет на них управу. В зиму сунулись его обсуждать, осмелели. О жене написали, что иному богу молится и, кто знает, вдруг еще и тайком шпионит для бывшей родины? Письма шлет за рубеж, брата в инженерный колледж устроила, наверняка по протекции. А зачем, мол, иноземному скотоводу наука? Опубликовали мерзость. Какая же с того злополучного дня началась у них интересная жизнь! Прямо с газетой в руках прибыли два вежливых дознавателя. Поблагодарили за «мужество и бдительность» – это слова из статьи, предложили вместе смело продолжить поиск улик. Печатное слово – оно ведь сродни показаниям, подпись под ним стоит, не отопрешься. Вот уже и дело начато, и две вырезки в него уложены как формальное основание к разбирательству. Надо ехать в родную долину жены господина Корша и там, на месте, собирать доказательства. Билеты есть, документы стараниями начальника Надзорного приказа спешно оформляются, и сопровождение имеется. Блистательные мемуаристы сразу утратили часть вальяжности. И лишились ее остатков, когда прибыло «сопровождение»: зверски скалящий зубы, постоянно щелкающий кинжалом в фиксаторе ножен Мустафа – брат Марджаны. И три его друга, все с ножами и пистолетами, все в национальных бараньих шапках. Разбойники разбойниками… Вообще, на самом деле нормальные ребята, один химик и два специалиста по бурению, ректор инженерного колледжа их хвалит. Вот только расстраивается порой из-за забав юношей.
– Будэм искат, пака нэ найдем, даже если нас станут убыват, – мрачно пообещал Мустафа.
– Клан за всэх атамстыт, и за вас, – гордо добавил его приятель, для подтверждения своей дикости коверкая слова с особым усердием. – Смэрт нэ пугает мужчыну.
А ведь знает три «западных» языка, в том числе франконский. И даже придирчивая Мари утверждает, что произношение у него безупречное… Странным образом идея героической смерти и последующей мести не вдохновила мемуаристов. Как и возможность за счет Надзорного приказа съездить в дальнее путешествие. Час спустя оба уже каялись в приемной Евсея Оттовича, впервые за время работы в дорогих столичных газетах лично и полностью признав лживость своих слов. Беседу с Мустафой, выбранную семьей Корша вместо публичных извинений в качестве наказания, провел и записал Хромов. Потом три дня ходил гордый, важный. Первый раз в жизни его статьи опубликовали в двух дорогих деловых газетах на заглавных полосах, да еще в один день! Получился интересный материал. Мустафа рассказал, как изменилась долина за прошедшие годы. Как ее жители стараются учиться, чтобы «черная кровь земли» принесла благо, а не обратила в мертвую пустыню места, где клан жил всегда, от начала памяти народной. Много всякого, и про Коршей две строчки. Мол, чужак увез сестру тайком, а оказался вполне достойным человеком. Целый заговор раскрылся его стараниями. Паша Али-Рамин даже сменил верховного мага… Еще бы! Мустафа вообще-то убежден, что без высочайшего решения никто бы не стал пытаться опозорить и уничтожить его родной клан. И земли, опустевшие и ничейные, отошли бы никак не Али-Бекам. Они пополнили бы личные владения паши. Политика не ведает жалости и доброты – только выгоду…
– Левее принимай, на Боровой, – велел отец, плотнее сжав мою ладонь. – Занятно. Марк, как твои ощущения?
– Они пробовали увернуться, – согласился ректор, не открывая глаз и не отвлекаясь от наблюдения за удачей. Пояснил, чуть помолчав, видимо, для Евсея Оттовича: – Там, впереди, еще недавно имелись обученные маги, нет сомнений. И, что особенно странно, точно не мои студенты. У меня профессиональная память на магический стиль. Этих не знаю, не учил и в деле не видел прежде. Полагаю, их было двое. Слепки стиля для дознавателей уже составляю… Хотя они посмертные, неполными будут.
Мне стало слегка не по себе. Вот так послушала тишину! Дело не выглядело мелким и безопасным. Одно хорошо: северная, родная для меня ветка магистральных путей уже близко. Я ощущала ее всей кожей. Знакомую с детства удачу, бликами и тенями бегущую по стальным рельсам, чтобы у горизонта слиться в единую точку, теряя всякий понятный магам знак. Ведь там, в удалении, нет ни блага, ни зла, только ненарушенная целостность. Зато здесь, рядом с нами, есть и то и другое. Поле удачи рваное, сейчас оно медленно затягивает прорехи. Впереди, довольно близко, как мне представляется, еще не истаял сплошной клин направленной силы. Если это сделала я, то не стоит пытаться понять как, все равно не отвечу, только время изведу на размышления. Те, кому я фактически бессознательно отослала удар, успели его ощутить и даже попытались закрыться. Тьма лежала по оврагам осколками и клочками. Медленно впитывалась в землю, растворялась, теряла знак и плотность. Текла к рельсам, снова вливалась в общее движение своей странной жизни.
Я слушала и смотрела. Было, вопреки тяжести происходящего и недоброго, приятно снова ощущать себя зрячей. Все же рельсы для меня – это немало. И я начинаю сполна понимать Вдову, устроившую депо прямо во дворце. Полагаю, там она имеет возможность отслеживать все большие возмущения поля удачи в любой части страны. Додумавшись до этой идеи, я вздрогнула. На сей раз мои эксперименты с удачей она не могла не заметить… такой напрашивается вывод. Впрочем, выводы будут позже. Пока наш «фаэтон»
