специалист по эротике — из нашего, кстати, ведомства — утверждает, что эти слухи ложны. Он-де работал с кассетами подобного рода и нашел, что это фотомонтаж и актерская игра. Жалко, я с ним не знакома, я бы ему кое-что продемонстрировала. Я в последнее время вообще не уверена, что в нашей стране нет чего-то такого, чего нельзя было бы купить за деньги... После войн на Кавказе эти кассеты хлынули потоком, «особо одаренные» деятели, узнав, сколько это стоит, подхватили эстафету здесь. Вложения минимальные, а какова прибыль?
Так что, как это ни цинично звучит, обычное порно меня уже не страшит. Чему удивляться, если один известный на всю страну «профессор эротики» консультирует правительство, а другой не менее известный порномагнат выставляет свою кандидатуру в губернаторы Петербурга. У нас в отделе этой проблемой занимается лишь один человек, притом порнодельцы, как и проститутки, прекрасно знают, что даже в случае задержания они отделаются легким испугом. Нет, милейший Владимир Иванович, мы сейчас можем лишь разносить бордели в саунах и массажных салонах, а проституцию и порнографию можете победить лишь вы, писатели. Так сказать, совесть нации.
— Что вы дразнитесь? — обиделся Смоляков. — Думаете, у нас лучше, чем у вас? Я даже в страшном сне не мог себе представить, что настанут времена, когда хорошие книги не будут брать на том основании, что «там мало трупов». Вы не думайте, я не шучу. Буквально вчера я встречался с очень знаменитым писателем, и он мне посетовал, что издатели отказались взять его книгу, пока он не добавит туда хотя бы парочку покойников. Его книги и снятые по ним фильмы любит вся страна, а его не печатают на основании «малокровных детективов». Зато если напишешь полное говно, но принесешь под женской фамилией... Какой-нибудь Дуськи Кулаковой — возьмут за милую душу. Недавно интервью было с одной из этих девиц — вы заметили, что последнее время их слишком часто стали показывать на экране? Не реже, чем голые задницы нетрадиционалов и женские титьки? — так эта девица на вопрос журналиста ответила, что «раньше женщин в литературу не пускали». Я даже комментировать не буду.
— Но ведь у вас совсем недавно вышла вполне серьезная книга, — напомнила Беликова.
— С издателями повезло, — признался писатель, — да и популярность все же делает свое дело. Иногда писатель становится настолько продаваем, что издатели соглашаются брать у него даже хорошие вещи. А молодым что делать? Представляете, если бы сейчас воскрес и принес в издательство рукопись... например, Булгаков? Или — Маркес? Толстой? Чехов? Не пе-ча-та-ют! Я убеждаю издателей, что все мои друзья в один голос кричат о надоевших детективах и желании почитать что-нибудь иное, а издатели вполне резонно демонстрируют мне в ответ результаты продаж последнего месяца, где черным по белому написано: «Пушкин — продано две книги, Дуся Кулакова — пятьдесят тысяч экземпляров».
И так же резонно спрашивают: должны ли они ориентироваться на читательский спрос или нет? Они все же бизнесмены, а не меценаты, но с удовольствием будут печатать и Пушкина, и Булгакова, если их будут покупать. Замкнутый круг. Издателей я понимаю прекрасно. Писательниц, пользующихся грандиозной рекламной кампанией «женского детектива», — тоже. Читателей, покупающих то, что есть, но мечтающих о другой литературе, — понимаю. Не понимаю только, кто виноват и что делать.
— Читатели виноваты, — уверенно ответила Беликова, — они голосуют рублем за литературу этого рода. Издатели правильно говорят: когда такие книги перестанут покупать, их перестанут издавать. То же самое было с мексиканскими и бразильскими сериалами, с бумом вокруг книг Чейза и супругов Галон... То же самое и с проблемами нашего отдела. Когда к проституткам идти станет стыдно, а юноши будут приглашать девушек на просмотр... хотя бы «Матрицы», но уж никак не «Русских девочек» Пьера Вудмена, все будет иначе. Но на это нужны годы. Наверное, к этому надо относиться философски.
— Но делать-то что-то надо?! — не согласился с ней Смоляков. — Этот замкнутый круг кто-то должен разорвать! Почему выслушивают всегда только одну сторону? Почему стало стыдно говорить о том, что у нас проблемы с моралью и нравственностью? Почему интересно только «паленое» и «жареное»? Почему по телевизору выступают одни порномагнаты и «писательницы-детективистки»? А когда кто-нибудь скажет слово против, это стыдливо вырезают? Вы видели хоть одно мое интервью, где бы поднимались эти проблемы? Я говорил об этом, а издатели вырезали. Но кто-то ведь должен сказать!
— Не нервничайте так, — попросила Беликова, — пейте лучше вино. А то не дай бог удар хватит, и что я буду делать с вашим бренным телом? Оставлять нельзя — что общественность подумает, а закапывать я старовата... Все вернется на круги своя — поверьте. «Надо только выучиться ждать, надо быть спокойным и упрямым» — понимаете? А там уж жизнь сама все по местам расставит.
— Боюсь, что не доживу, — хмуро признался Смоляков, — не хуже вашего понимаю, что на это нужны годы и годы... Вот только какое поколение мы вырастим на такой морали? Не страшно будет жить среди людей, воспитанных на книгах, где смерть — лишь повод для увлекательного расследования?
— Мы с вами среди этих людей жить не будем, — утешила его Беликова.
— Почему? — удивился писатель.
— Не доживем.
— Ах, в этом смысле... Да, вы правы, но... Кое-что интересное мы застанем. Не будет «постепенного осознания морально-этических норм». Будет бум и жуткий скандал, после которого на эти проблемы обратят внимание. Ажиотаж. Фурор...
— Это что же такое должно произойти? — заинтересовалась Беликова. — К власти придут коммунисты и всех поставят у стенки?
— Этого я не знаю, — пожал плечами Смоляков, — с такими вывертами в сознании, какие есть в России, — возможно все. Может, и придут. Хотя у стенки вряд ли поставят. К прошлому возврата нет... А то, что поднимет эти проблемы и заставит о них говорить, уже началось.
— Так, — поставила свой бокал на стол Беликова, — я, конечно, могу ошибаться, но вы говорите о... маньяке?
— О нем, — подтвердил Смоляков, — я не зря затеял с вами этот разговор. Просто я вам обещал объяснить мотивы, которые двигают убийцей. Он хочет взорвать общественное мнение. Да, безумной жестокостью! Да, методами немыслимыми! Но ненормальное время и мер требует... экстраординарных.
— Да вы что, батенька, — замахала на него руками Беликова, — забудьте об этой глупости. Кто ж за это убивает? Да, это болезнь общества... и литература, и проститутки, и вообще вся наша жизнь, но — убивать? Не так с этим надо бороться! В конце концов, кто-то из классиков сказал, что нет «плохих и хороших жанров»... Что-то в этом роде...
— Но есть плохие и хорошие книги! — В сильнейшем возбуждении Смеляков вскочил со стула и забегал по комнате. — Вы же не будете отрицать вредность нацистской идеологии и их литературы по этим вопросам? Вы же не будете ставить в один ряд книги Дуньки Кулаковой и Шекспира? Да что там эти дуньки? Я — писатель, человек с амбициями, я просто обязан садиться за стол с мыслью, что я — талантливый и книга у меня получится интересная — иначе просто ничего не выйдет. Но я отчетливо понимаю, что по сравнению с Гете я — говно. Но я — говно талантливое, а правит бал сейчас говно бездарное!
— Может быть, у вас просто амбиции? — опасливо посмотрела на разбушевавшегося писателя Беликова. —Вам обидно, что в фаворе они, а не вы? Простите, если что не так спросила...
— Не извиняйтесь, — Смоляков устало опустился на стул, — поверьте, я искренне рад тому, что читают Акунина и Стругацких, Лукьяненко и Никитина. Я могу не любить жанры, в которых они работают, но искренне радуюсь их успехам, потому что это умные и талантливые люди. И книги у них добрые и умные. Меня другое расстраивает. Я — хороший писатель, но я бы мог стать несоизмеримо лучше, если бы работал в тех жанрах и стилях, которые мне по душе, которые привлекают меня... Но для этого нужно работать, развиваться, смотреть реакцию читателей, а у меня просят одни детективы. И я еще прилично себя чувствую по сравнению с другими писателями. Представляете, сколько загублено на корню талантливых романистов, поэтов, мастеров короткого рассказа, новелл, исторических романов... И я вам скажу страшную вещь: я рад, что появился такой человек, который ценой своей жизни заставит поднять эти проблемы, заговорить о них. А ведь он жертвует своей жизнью — это очевидно...
Беликова долго ерзала на стуле, не решаясь возразить.
— Говорите, говорите, — подбодрил ее писатель, — я вижу, вы что-то хотите возразить, но отчего-то не решаетесь.
— Уж очень вы остро реагируете на эту тему, — призналась она.
— Профессиональные болячки, — кисло усмехнулся он, — хорошо еще, вы удостоверились в моем алиби, а то после этой беседы точно бы решили, что искомый маньяк— это я... Говорите, мне интересна
