спросил, где эта свалка, и оказалось, что всего в пяти километрах от дачи. Там-то и нужно искать… А информацию о пропавшей девочке помогли в спецслужбе найти. Ребята не на шутку разозлились. Есть определенные пределы, за которыми кончаются компетенция самых высоких начальников и полномочия самых отъявленных политиков. Сейчас они копают во всех направлениях. Собирают всю информацию, которая может иметь отношение к порностудиям. Подключают журналистов. Нет, останавливаться нельзя. И я думаю, что мы справимся. Главное, в это верить. Я завтра дежурю, весь день буду вынужден на заявках провести. В обед постараюсь вырвать время для того, чтобы к Пономаревой заехать. Попытаюсь ее разговорить. Невелики шансы, но за неимением лучшего…
— Только будь осторожен, Игорь, — попросил Разумовский. — Противостояние приближается к пиковой точке. Дело даже не в смелости. Дело в необходимости получить результат. Если нас выведут из игры, значит, все старания были напрасны.
— Прорвемся, — заверил Ракитин. — А теперь пойду я, ребята. Мне еще к ночному дежурству готовиться. Завтра начнем вторую часть игры и еще посмотрим, кто кого.
— У тебя неприятности, — сказала Таня. — Не возражай, я это чувствую… Что у вас происходит? Могу я чем-нибудь помочь? У меня есть связи, деньги, возможности.
— Ничего страшного, — сказал Ракитин, прикасаясь губами к ее виску. — На моей работе иногда случаются некоторые неприятные моменты, но они всегда разрешаются. Так или иначе, но разрешаются.
— Лучше бы так, а не иначе, — вздохнула она. — Но мне кажется, что у тебя совсем не маленькие неприятности. У тебя что-то произошло. Что-то угрожает тебе. Игорь, давай уедем? Я сделаю все, чтобы ты был счастлив. Я очень боюсь за тебя. Я никогда раньше не задумывалась, чем может быть чревата подобная работа. А теперь я смотрю на то, что творится, твоими глазами, и мне становится страшно. Это больная страна, Игорь. В нормальных странах благополучие страны измеряется количеством нищих, а у нас определяют количеством богатых. Это ведет к ненависти. Это позиция страны, Игорь. Все измеряется деньгами… Давай уедем?
— Страна выздоравливает, — сказал Ракитин. — Она начинает осознавать, что творится, а значит, выздоравливает. Людям все это не нравится, а значит, долго тянуться не может. Мы справимся. Мы разбираемся в том, что происходит, думаем, делаем выводы, а ведь это тоже самообучение… Мы обязательно справимся. Я вряд ли смогу уехать отсюда.
— Но…
— Я не хочу уезжать отсюда, — повторил он, — это мой дом. Я — часть России. Маленькая, крохотная, но часть. Если меня оторвать от нее, я засохну. Я уже не буду самим собой. Но я хочу быть с тобой. Я это понял.
Она зажмурилась от счастья и припала к нему, обхватив руками за шею.
— Как скажешь, — сказала она, — как скажешь, так и будет. Если тебе будет плохо там, значит, мы никуда не поедем. Мы останемся здесь. Сами построим свою жизнь. Лишь бы тебе было со мной хорошо, любимый мой.
— Но тебе придется обучать меня. Я хочу разобраться во всех этих премудростях бизнеса. Мне нужно будет обеспечивать детей, а у тебя брать деньги я не могу. Не обижайся, но я хочу зарабатывать сам. А вот если ты мне поможешь, подскажешь, научишь, я буду тебе очень благодарен. Ничего, я быстро обучаемый, я еще твою фирму перегоню.
— Конечно, перегонишь, — согласилась она. — Я тебе все расскажу и объясню. Ты сможешь… Значит, ты уйдешь с этой работы?
— Да. Я не могу рубить одну и ту же голову гидре, зная, что на месте каждой отрубленной вырастают семь новых. Ее нужно убивать в сердце, а не бесконечно оправдываться за свои неудачи. А сердце ее называется — Система. Сажать одних ворующих от голода и нищеты бедолаг я не могу. Это не преступность. Это беда. Преступность в другом месте. В красивых, просторных кабинетах, развалившаяся в кожаных креслах в окружении телефонов с гербом на корпусе. Да, я ухожу.
— Ты не пожалеешь, — сказала она. — У нас все будет хорошо… Ведь все будет хорошо, правда?
— Правда. Все будет хорошо. Я доведу до конца последнее дело и уйду. Я не буду рассказывать тебе всего, но если я сумею довести это дело до конца, то я получу полное право уйти и не стыдиться своего ухода.
— Это опасно?
— Нет, — улыбнулся он. — Мне эта мерзость не страшна. Это лишь одно мерзопакостное и скользкое щупальце Системы. Мы сумеем его обрубить. А потом я уйду. И ты будешь мне наградой, — он поцеловал ее. — Будешь?
— Буду, — согласилась она. — Только будь все же осторожен. Заклинаю — будь осторожен. Я люблю тебя и боюсь за тебя. Ты мне очень нужен. Очень.
Заметив выходящую из подъезда розовощекую девушку в мини-юбке из блестящей яркой ткани и в белой вышитой блузке, Ракитин поднялся со скамьи и негромко окликнул:
— Света!
Девушка испуганно оглянулась и, узнав Ракитина, досадливо закусила губу.
— Что вам надо? Что вы хотите от меня? Я не стану разговаривать с вами.
— Станешь, — жестко сказал Ракитин и, вынув из кармана листок с ориентировкой и фотографией, показал девушке. — Вот это — Тоня Гусева. Она пропала в сентябре прошлого года. Ей было двенадцать лет. Всего двенадцать. Ее замучили. Замучил подонок, поставляющий видеокассеты твоим боссам. Он убил ее, и неизвестно, сколько он убьет еще. Смерть таких, как она, приносит деньги твоим боссам и наслаждение этому подонку. Видишь ее? Совсем маленькая девчонка…
— Послушайте… Я ничего не знаю. Я выполняю только свою работу — и не больше. Это моя жизнь, и я распоряжаюсь ею сама. За свои грехи я отвечу, но за чужие не надо меня терзать и преследовать. Я никогда не встречалась с этим типом. Я даже почти не слышала о нем.
— Вот мне и надо это «почти», — сказал Ракитин. — Все. Любые, даже самые незначительные и неприметные детали.
— Я ничего не знаю.
— Не можешь не знать. Сергей Духович жил с тобой. Эта работа была непосильна даже для него, а стало быть, он хоть как-то, хоть в чем-то давал выход своему ужасу. И учти, что это он оставил своеобразное сообщение и про сорвавшегося с цепи садиста, и про твоих боссов, которые воплощают в жизнь его мечты. Как бы там ни было, каким бы человеком ни был Духович, но в последние дни жизни он понял, что это нужно остановить. Может быть, это была месть за предвиденную и ожидаемую смерть, не знаю. Но кассету он оставил. Это была его последняя воля. И ты поможешь ее осуществить. Ты жила с ним, значит, он не был тебе безразличен. А они убили его. И втаптывают в грязь тебя.
— Все равно, — глухо сказала она. — Мне уже все равно. Может быть, это лучше, чем мыть полы в какой-нибудь загаженной больнице или за одну и ту же зарплату работать секретаршей и ложиться под потного толстобрюхого шефа… Так я хоть четко знаю, что делаю, сколько получаю за это и чем рискую.
— А я и не стараюсь вернуть тебя на путь праведный, — сказал Ракитин. — Тебе жить, и тебе выбирать. Но это — другое. Ты понимаешь, что сейчас, в этот самый момент этот подонок может делать? Представь. А ты своим молчанием помогаешь ему. И ты сама понимаешь это.
— Оставьте меня в покое!
— Вспомни, Света, — попросил Ракитин. — Пожалуйста, вспомни. Я не прошу тебя давать показания и что-то подписывать. Просто помоги. Ну же, Света!
— Сергей ничего не говорил, — сказала она тихо. — Только один раз. Он пил… Страшно пил. Поэтому мы и разошлись. Его было не остановить, не удержать от этого безумства. Он напивался в стельку, до бесчувствия. Один раз он закричал во сне, и когда я его спросила, что с ним, он так нехорошо рассмеялся и сказал: «Скоро и меня так же… Это безнадежно и неотвратимо… Мне каждую ночь снится, что он гонится за мной на своем отвратительном, вонючем желто-грязном грузовике и хохочет. Кабина вся желтая, в бурых,
