быть, никогда! Как это смешно!.. И почему я все еще сдерживаю смех!.. Мой локомотив в облаках пролетает над нами!..
– У тебя не болят глаза?
– Нет… нисколько…
Итальянец услышал меня…
– Да нет же, доктор!.. Сажи нет! Нет сажи!.. Они толкают нас сзади!
Очень хорошо!.. Браво!.. Что же, без сажи до самого Гамбурга? Локомотив сзади, они нас балуют!
Но Одиль настаивает, чтобы я ее выслушал…
– Доктор! Месье! Вы меня видите?
Нет! Да и видеть не хочу!..
– Я остановлюсь в Гамбурге! Правда, я не могу больше!.. И дальше не поеду…
Лили ее спрашивает:
– А дети?
– Мне больше нечем их кормить… я даже не знаю теперь, где они… думаю, на последних платформах… так мне кажется… быть может, вы возьмете их с собой, будете так добры?…
Она передает их нам… я ничего не отвечаю… несмотря на то что я в таком странном состоянии, она заставляет меня напрягаться, как у нас все дальше будет?… Поезд движется… все в порядке… правда, заметно медленней… глаза устремлены в небо… я не могу смотреть по сторонам… надо бы отдать себе отчет… о, поезд сбрасывает скорость… и тормозит!.. Это, должно быть, Гамбург?… Ну да!.. Два… три толчка… и мы на месте!.. Остановка! Отек, тем хуже!.. Я поднимаю себе веко… пальцем! Порядок!.. Вижу!.. И другой глаз!.. О, только щелочка, только бойница, смею выразиться… достаточно! Теперь надо сесть!.. Хоп!.. Усилие!.. Примерно, как у пьяного… а все-таки, не правда ли, прогресс… больше меня не заботят ни облака, ни мой локомотив наверху, безумный… единственная моя забота: что произойдет дальше?… И эта головная боль!.. И это желание смеяться… смех, я знаю, это от кирпича!.. А того, кто производит кирпичи, я вызову в Верховный суд… ну же! Ну!.. Попозже! Позже!.. Надо же все-таки оглядеться! Отдать себе отчет… да, там есть на что посмотреть!.. Далеко… далеко… черт побери, это же порт!.. И даже – залив! Огромный… забитый судами… но у этих судов корма задрана в воздух, винты торчат из воды… носы утоплены в иле… я не пьян, но это так смешно! Умора!.. Не меньше десятка судов, солидных, от пятнадцати тысяч тонн, как минимум… конечно, есть и мелкие суденышки… эти мне не видны… в больших я уверен… легко понять… мы видели крах Берлина… Ульма… Ростока… но Гамбург, это конец… не только городов, но и доков, и населения… кстати, а где краны?… Ни одного!.. Они, должно быть, их убрали!.. Я немного разбираюсь в морском деле, больше, чем в железнодорожной технике… я даже пережил кораблекрушение возле Гибралтара… можете себе представить! И здесь я видел все через призму водного пространства… по меньшей мере, двенадцать судов торчат из воды, с винтами в воздухе… в городе, наверное, осталось ничтожное количество народа! Я спрашиваю Лили:
– Где мы находимся?… На каком вокзале?
– Какой-то новый… ничего не написано… нет вывесок…
– Ты уверена?
Она ищет… я не уверен, что Фелипе умеет читать… характерно, что никого на платформах не осталось, никого на деревянном перроне… все, и взрослые и дети, спустились… я вижу их внизу, на щебенке, они не ушли далеко… ах, маленькие кретины!.. Вот они, никакой ошибки, никакого преувеличения, все кривоногие, большие головы наклонены к плечу, от четырех до десяти лет, примерно… маленькие слюнявые Квазимодо… я тоже ищу название вокзала… нет! Как в Оддорте… и служителей тоже не видно… по-моему, это временный вокзал, который смонтировали после бомбардировок… он возведен ненадолго… вокзал- неотложка… во всяком случае, отлично виден порт… и суда с винтами в воздухе… подходяще для локомотива в облаках?… Не стал бы судить… фантасмагория? Возможно! Следствие лихорадки… но что касается этих пакетботов с задранной кормой, то я абсолютно убежден!..
– Доктор! Доктор, вот они!
Они давно уже спустились! Она хотела сказать, эти недоноски… она была слишком озабочена своим кашлем… она ничего не видела… она безутешна… они выбрались из-под своих брезентовых чехлов… конечно же, никто им не помогал…
– Они подходят!.. Подходят!
– Они вас не укусят!
Одиль и ее кровохарканье… что за история!
– Мне им нечего дать, доктор!
Черт побери, и нам тоже… вот уже восемь дней, как мы съели последнюю буханку хлеба… совершенно истощены, абсолютно отупели, и еще выслушивать эти глупости!.. Нет уж, увольте!.. Я думаю о нас, о нашем состоянии, о маршруте… какой маршрут? Это, должно быть, еще одно милое подстегивание «смелого малыша»! Мне скоро семьдесят… вероятно, в 1896-м я впервые услыхал это стимулирующее «смелее, малыш!». Это сказал мой дядя, мы ехали через Каррусель, он шел навстречу, открывать свою лавочку на улице Сен-Пер… я с матерью направлялся на улицу Дрюо, к магазинчику на улице Прованс, где она чинила кружева… дорога через Каррусель бесконечна… речь не идет о прогулке… моей бедной матери не до развлечений, мне тоже… потому нет необходимости в этих «смелее, малыш!» Я прекрасно справлялся один… мой подлец-дядюшка полагал, что я должен выработать привычку мчаться на работу… однако мы с матерью не мешкали… на омнибусе быстрей, но это стоило пять су на двоих…
Рискую вам надоесть!.. Ах, утомительная привычка стариков сиять отраженным светом своей юности, ее мельчайшими безделицами, пи-пи на близких, коклюш в грудном возрасте, грязные пеленки… я вижу этих младенцев ежедневно в своей газете, сфотографированных со спины, анфас или в профиль, таких довольных собой, разодетых, таких созревших для вивисекции и таких счастливых, избалованных, это столь же популярные звезды, как похититель детей с улицы Торшон или суперстар Брилльянтин… грозные правители… фантастические маршалы ветра… я бы их всех запечатлел в мраморе, чтобы отчетливо представить их анатомическую природу с мозжечком, поджелудочной железой, простатой…
Ну же!.. Ну же! Вернемся к нашей хронике!.. Я снова теряю вас, то и дело… неладно с моей головой, кирпич, вы же знаете… это не причина… я говорил вам о фотографиях, о нарциссизме, о высокомерии полутрупов… о, это очень просто! Не только алкоголь, авто, каникулы… фотография сделала главное, заставила человека, весь этот вид, вернуться к допещерной эпохе… вы видите их каждодневно, сфотографированных в актерской истерии, откройте вашу любимую газету, от помещенных в ней фотографий сгорела бы со стыда любая горилла… это похоже на скальные фрески… для братьев Люмьер… а теперь оглянитесь вокруг и затем раскройте вашу ежедневную газету… эти физиономии в очках, с локонами… я не могу говорить… Как и просить извинения… три моих неизменных правила!.. Так сказать, обновление стиля!.. Кусто, «Юманите», Сартр, Ложи, Архиепископ… попортили себе кровь… и еще сотня! Тысяча других! Которые никогда не поправятся!.. Которые еще дрыгают ногами в своих могилах… и этот тщедушный человечек, такой ничтожный Вайян,[53] который получил Гонкуровскую премию только за то, что стал моим явным убийцей, и хотя на деле он – половая тряпка, я все время ожидаю от него любой пакости, а потому специально «не высовываюсь», затворившись в своем саду в Медоне, департамент Сена-и-Уаза…
О, как они меня ненавидят! Просто лопаются от ненависти!.. Но меня невозможно подделать и списать у меня невозможно!
– А он еще жив?
– Да нет!.. Невозможно!.. Его расстреляли двадцать лет назад!..
У каждого своя мечта, свои идеалы!.. Для них я больше не существую!.. И я еще смею говорить о Справедливости!.. Это не мои «бледные ноги» карабкаются наверх, к нобелевским глупцам-лауреатам, чтобы принудить их обеспечить меня рентой… двумя рентами!.. Одну за роман! Другую – за Мир!.. Мои «бледные ноги» думают только о том, как бы меня угробить, принести мою протухшую тушу в жертву великому Идолу…
В том состоянии, в котором я нахожусь, и в моем возрасте, нельзя никому спускать… я обязан вам
