Они стояли над ним и молчали.
А потом решили сделать с золотом то, что обычно делают мальчишки. Они его спрятали и нарисовали карту. А потом — разделили ее на три части. Такая вот игра.
11. Власть денег
«Однако стоит признать, деньги вызывают сильные чувства — особенно, когда их нет», — написал Джон Керлингтон на полях дневника. Мы можем только догадываться, что заставило его написать это. Осенью 1867 — за два года до визита к генералу Ли — изобретатель перебрался из родной Вирджинии в не слишком родную Южную Каролину. Полковник Гастер путешествовал с ним. Компаньоны не забыли про свой великий план, но отчаянно нуждались в средствах на создание механической армии. Может быть, поэтому в дневнике появилась такая запись.
А возможно, потому, что именно в тот день, прихлебывая херес, жуя сигару и смеясь, полковник Гастер рассказал про Куриный рейд. Кипятильник подавал на стол нехитрую домашнюю стряпню.
12. Человек с лицом шакала
Вытянутым и желтым, как от несварения желудка. Круглая черная шляпа. Человек уже появлялся перед нами, чтобы тут же исчезнуть — хотя на самом деле, занимает в нашем повествовании значительное место.
Недди Твистед стоит над ящиками с армейской маркировкой, напротив него стоит Холден О’Брайен.
Третья сторона треугольника — Кипятильник.
Молча улетают в небытие мгновения.
13. Шестерни и зубчики
Полковник кавалерии Гастер командовал 6-й кавалерийской бригадой. Он послала обычный пикет. Его нет два дня и три, а потом приходят трое мальчишек и говорят, что прошли по тылам янки и уничтожили обоз с продовольствием. «Невероятно! Небывалый героизм!» — воскликнул Гастер.
Конечно, он им не поверил.
— Когда ты остаешься один на один с темнотой, — говорит Кипятильник. — Ты понимаешь, как мало то, что ты хотел сделать, имеет значение.
А потом добавляет — глухим металлическим голосом:
— Я хочу домой.
Наши герои молча наблюдают, как Кипятильник уходит за горизонт. Темная металлическая фигура на фоне огромного заходящего солнца кажется черной и маленькой.
А потом Холден и Недди смотрят друг на друга. Руки у рукоятей револьверов.
14. Предатель
— Вы называете меня предателем, — сказал генерал Ли. — Возможно, вы по-своему вы правы. — генерал помолчал. — Только помните, я сказал: я больше не даю опрометчивых обещаний? Именно. Однажды я встал на сторону Юга, хотя считал отделение Конфедерации большой глупостью… но я дал слово.
Надо признать, мне везло. Я выиграл много сражений. Но однажды я понял: чем больше сражений я выиграю, тем больше людей умрет. Своими победами я только затягиваю агонию.
Роберт Э. Ли посмотрел на Керлингтона и сказал:
— И тогда я подписал капитуляцию Юга. Я предатель, по-вашему? Что ж… так тому и быть. Я хотел одного: чтобы мы, наконец, перестали убивать друг друга и просто пошли домой.
15. Эпилог: дом, милый дом
— Здравствуй, папа.
Тьфу, черт! Керлингтон повернулся, сжимая топор. Позади него стоял ужасный механический человек с совершенно бесстрастным лицом. И, кажется, жестянка такая, молча улыбался.
NOIR
Сегодня, числа 22 мая, я пишу это письмо, сидя в гостинице «Роял Мэджик» на четвертом этаже старого здания. Вонючий клоповник, но даже в нем можно жить. Я стряхиваю пепел дешевой сигареты на бумагу и размышляю, что обо мне подумает тот, кто читает это письмо. Впрочем, какое мне дело? Моя жизнь скоро закончится. Я уже слышу шаги и скрип старых лестниц. Они поднимаются сюда. Я слышу их тяжелое дыхание, пропитанное чесноком и виски, чувствую запах их вонючего пота, которое не могут скрыть дорогие одеколоны. Я почти вижу их красные мясистые лица. Да, я вижу. Френки Босс прислал за мной своих паршивых макаронников. Справа от печатной машинки на столе лежит полуавтоматический «кольт-1911». Дописав последнее слово… нет, не так. Когда я услышу, как скрипят половицы в коридоре, я перестану стучать по клавишам. Я возьму кольт и засуну его себе в рот. Я почти чувствую, как холодное дуло упирается мне в небо. Но я подожду. Я не спущу курок. В этот момент я подумаю о Глории. Я буду думать о ней, пока Никки Хаш на цыпочках, беззвучно, как этот громила думает, приблизится к моей двери. Он приставит волосатое толстое ухо, похожее на еврейский клецк, к замочной скважине. Он услышит тишину. В этот момент, отсчитав пять секунд, я положу палец на спуск. И подумаю: Глория. Никки Хаш повернет бритую голову и приложится к скважине глазом. Я прямо вижу этот выпуклый блестящий черный глаз и кровавую сетку каппиляров, идущих по желтоватому белку. Зрачок расширится, когда Никки увидит меня, сидящего спиной к двери. Передо мной печатная машинка с этим письмом (я постараюсь несильно забрызгать его кровью, я все рассчитал), в мое небо упирается сорок пятый… я думаю: Глория. Я вижу: Глория. Я чувствую твой аромат, подобный струйке сигаретного дыма, вырывающему из твоих алых губ. Алых как кровь. Алых как грех. Алых, как сама преисподняя. Моя спина дрогнет. Палец коснется холодного металла спускового крючка, нежно обнимет его… В этот момент Никки Хаш решит действовать. Громилы в коридоре за его спиной шумно сопят и воняют чесноком. Никки слегка отодвинется от двери, чтобы поднять ногу и вышибить дверь к черту. Да, так и будет. Они ворвутся в номер и начнут палить из всех стволов, ледяные шершни пронзят мою спину и разнесут к чертям печатную машинку с этим листком. Мое мертвое тело качнется вперед, затем назад и нелепо распластается на спинке стула. Когда вы читаете это письмо, я уже умер. В холодном номере дешевого отеля. В холодном ночном городе жестокости и насилия. В холодной одинокой ночи холодного двадцать второго мая, вторник. Глор…
…ия думаю я. Время застыло. Никки Хаш смотрит на меня через замочную скважину. Дуло сорок
