— На самом деле я финский дизайнер? — мрачно спросил Грегори.
— Что? — полковник нахмурился. — А! Нет. С чего вы решили?
Грегори покачал головой. Ерунда. Взял с тумбочки бумажный стакан с колой — холодной и сладкой.
— Так что вы хотели мне сообщить, полковник?
— Ваша жена, — сказал полковник Хитроу и многозначительно замолчал. До Грегори, наконец, дошло. Глаза его расширились.
— Она здесь?! О, черт! — стакан выпал из рук, кола со льдом выплеснулась Грегори на брюки. — Черт, черт, черт!
— Ээ… не совсем.
Грегори перечитал сообщение консульства и снова, в третий раз, посмотрел на снимок, сделанный в аэропорту. Повернулся к полковнику.
— Значит, моя жена два дня назад прилетала в Луанду? И до сих пор там? Вы уверены?
Полковник Хитроу кивнул:
— К сожалению. Мы делаем все возможное, чтобы ее вытащить, но… Вы понимаете, Грегори… это ведь не цивилизованная страна. Даже близко не демократическая. Из-за вашего участия в революции наши возможности и так ограничены, но мы…
Грегори прервал:
— Кажется, вы обещали мне награду?
— Д-да, — полковник запнулся, смешался и потерял часть колониального великолепия. — Все… ээ, что в моих силах.
— Тогда вот мое желание, — Грегори поболтал в бокале коньяк. Коричневая жидкость размазывалась по стенам, как какая-то кола, а не благородный напиток двадцатилетней выдержки. Грегори вздохнул и посмотрел на полковника. Коньяк марки «Прощай, Диана» — надо будет запомнить вкус.
«Три миллиона жизней — это плата за независимость?»
Гражданская война в Луанду, смерть Сайласа и Могуту, ранение Филина — это все твоя плата?
Грегори усмехнулся. Да, так и есть.
— Только одно, полковник, — сказал он, — оставьте мою вдову в покое.
ТАНГО ЖЕЛЕЗНОГО СЕРДЦА
(
— Адмирал, сэр? — знакомый голос.
Годы должны пройти, прежде чем начинаешь понимать, что действительно важно в этом мире. Прежде, чем получить открытую веранду, теплое дерево под ногами и китель на плечах, я успел потерять родителей, дом и лейтенантские иллюзии. И еще успел сделать много глупостей. Я смотрю на катер, который подходит к причалу, разворачивается, примеряется, куда бы пристать…
Много прекрасных глупостей.
И, похоже, собираюсь сделать еще одну.
— Адмирал? — повторяет голос настойчиво. Я, наконец, поворачиваю голову и вижу — все готово для моей работы. Вещи аккуратно разложены, над латунным кофейником поднимается пар. Не хватает только одной детали…
— Адмирал!
— Да, Рокки, спасибо.
Я подхожу и сажусь; вестовой по имени Рокки придвигает мне кресло. Оно скрипит, как желчный, капризный, пятидесятивосьмилетний старик-адмирал. Все правильно. Старой заднице — старое место. Я укладываю руки на столешницу — морщинистые, на запястье левой поплывший голубой якорь — татуировка. Вот теперь комплект… впрочем, опять не совсем. За моей спиной — ворчание. Я говорю:
— Киклоп!
Он продолжает ворчать. Вечно же чем-то недоволен.
— Куда ты дел мои очки?
В поисках оглядываю стол. Передо мной разложены на столешнице: кружка, латунная чернильница с пером, пачка чистой бумаги, стопка заметок, карта перемещений флотов во время Большой Бойни 1901-го года (лист 1 ноября, лист 2 ноября) и старый морской кольт. Эти вещи мне совершенно необходимы.
Да, я знаю, что вы хотите спросить.
И вот зачем: в кружке кофе, в чернильнице чернила, в бумагах — дела и планы, а револьвер так, просто лежит. Привычка.
Еще неплохо бы очки.
— Киклоп!
— Он только что вышел, сэр, — говорит вестовой. — Мне догнать его?
— Не надо, Рокки.
Как-нибудь справлюсь. Я пишу книгу, кстати. Думаю назвать ее «Тактические решения в управлении эскадрой»… броненосной эскадрой? Да, так лучше. А Киклоп мой неизменный редактор и критик. Скажете: что такой, как он, может понимать в тактических решениях управления?
Зато Киклоп исправляет мои ошибки и расставляет запятые.
Зовите меня Козмо.
И я солгал.
Мое имя на древнегреческом звучит как Космос. Что переводится как «порядок, красота и гармония». Мир.
Сейчас, пройду путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (да-да, вы о нем еще узнаете), я могу сказать: ничего подобного. Даже спустя тридцать с лишним лет, сидя на веранде, чувствуя ступнями теплое дерево, я не нахожу в своей адмиральской душе ни порядка, ни красоты, ни гармонии.
И тем более не нахожу — мира.
Чтобы получился такой отвратительный характер, как у меня, нужно очень много времени…
Обмакиваю перо в свежие чернила — кстати, из каракатицы. Их принесли утром. Аккуратно вывожу: «Командующий флотом адмирал Штольц принял решение атаковать головной бирманский корабль сдвоенной колонной». Легко писать о чужих ошибках…
— Сэр?
— Подожди, Рокки. — я ставлю перо в чернильницу и поднимаюсь.
Я смотрю, как с катера бросают конец. Плохо бросают. Не моряки никаким боком. Впрочем, можно было догадаться… А это еще что?
— Рокки, взгляни, пожалуйста.
В последнее время я плохо вижу вблизи, но то, что вдалеке, я вижу прекрасно. Например, морские карабины в руках моих гостей. Или, скажем, автомат Томпсона, который зачем-то прячут под брезентовый чехол на корме. Настоящая ручная гильотинка. Скорострельность восемьсот выстрелов в минуту. Экипаж броненосца 1-го класса при таких темпах уходит в лучший мир за полторы минуты. Представляете? Американцы — большие молодцы, я всегда это говорил.
— Кто это, сэр? — спрашивает Рокки.
— Мои друзья.
