при этом надо было выяснять, кому мы фабриковали такие бумаги, так как мы могли быть обмануты провокатором. Правда, этого не случилось. И американцы о нашей деятельности ничего не узнали. Среди пленных быстро распространилась весть о том, что делалось в нашем мебельном фургоне. Каждый, кто задумывал попытку побега, обращался к нам за документами, которые были нужны для жизни вне лагеря. Люди приходили к нам, мы беседовали, выясняли их личные данные и изготовляли им нужные бумаги. Как место рождения мы чаще всего упоминали Белград или Двинск, или какое-либо место в Литве или Польше. Но прежде всего мы удостоверяли каждому, что он не советский гражданин. Это было особенно важно. Лучше всего было стать старым эмигрантом, который мог бы доказать, что он, хотя и родился в России, но покинул ее еще до революции. Мы также удостоверяли принадлежность к русской этнической группе, которые вне Советского Союза существовали в Югославии, Румынии, Польше и в прибалтийских странах. Хотя мы и не видели русских подлинников, но изготовляли самые разнообразные документы, даже метрические свидетельства и удостоверения о профессиях.
Позже мы узнали, что убежавшие пленные могли с такими «документами» беспрепятственно зарегистрироваться в полиции, получали продовольственные карточки и могли обеспечить свое существование. Конечно, при этом они создавали легенду, что никогда не были военными, а только насильно перевезены в Германию.
Поскольку изготовление таких «документов» зависело от помощи извне, мы установили связь с латышским лагерем ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде, в котором находился один из моих друзей Павел Делле, из Риги. Он был толковый парень и помогал нам, изготовляя так называемые пропуска с отпечатками пальцев. Это были первые удостоверения, которые оккупационные власти (соответственно, американские, английские и французские) стали выдавать немецкому населению. Они были снабжены подписью уполномоченного офицера военного правительства и печатью, а обычная ныне фотография заменялась отпечатками пальцев.
Делле фабриковал такие пропуска весьма удачно и в массовом порядке, а именно с печатью, подписью и свободным местом для отпечатков пальцев и для личных данных.
Образцом ему служили новые подобные удостоверения и прежние книжки зарплаты, с которых он переносил печати и подписи на свои новые экземпляры. Как он это делал? Печатей и краски для них не было. Поэтому Делле засовывал вырезанную из документа печать в сырую картофелину и переносил ее оттиск на нужный бланк. Бланки он добывал в американской комендатуре, давая взятки деньгами и сигаретами.
Сложнее дело обстояло с подписью коменданта, которая чаще всего была длинной и не умещалась в картофелине. Тут Делле прибегал к помощи крутого яйца и копировальных чернил. Яйцо покрывалось чернилами и раскатывалось по подлинной подписи, а затем сразу же и по бланку. При этом подпись получалась очень ясной. Химические чернила приставали к бумаге так хорошо, что можно было отпечатать подпись сразу на нескольких экземплярах. Заготовленные таким образом удостоверения дополнялись в нашем центре отпечатками пальцев и личными данными.
В то же время мы обзавелись двумя пишущими машинками с помощью одного земляка, который был официантом в Ландау. Они были пронесены в лагерь женами арестованных, которые приносили дополнительное продовольствие и не подвергались обыску. У меня было много средств — прежде всего 10.000 рейхсмарок, а также частью в сигаретах, которые являлись нашей валютой. Будучи напечатаны на машинке, наши удостоверения и документы приобрели действительно выдающееся качество. Я сам мог в этом убедиться, когда предпринял свое бегство и на вопрос американцев «Ваши бумаги?» мог удостоверить свою личность. Первый раз, конечно, я с дрожью по понятным соображениям предъявил их, но безразличное «окэй» американского контролера избавило меня от страха.
Между нашим лагерем и лагерем ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде создалась подлинная служба курьеров. В Ландау образовался комитет помощи, имевший целью оказывать поддержку военнопленным. А во главе его стоял профессор С. Гречко, украинский ученый, который, невзирая на свой маленький рост, проявлял сильную волю. Он обладал ярко выраженным чувством долга и не знал страха. Гречко организовал эту службу курьеров, при этом главным образом использовал женщин, которые были под меньшей угрозой. Я еще очень хорошо помню Нину Позднякову, привлекательную жену полковника Позднякова. Она была рижанкой и в первом браке была замужем за певцом Смирновым. Эти женщины были постоянно в дороге между Ландау и Мюнхеном, пользуясь велосипедами, и привозили нам заказанные у Делле бумаги.
Многие власовские солдаты, пользуясь этой возможностью, смогли спастись. Все те, кто предпринимал попытки к бегству, по существу были подлинными пессимистами. Это были люди, которые провели много лет в советских лагерях, потом были призваны в Красную армию, попали в немецкий плен, где они опять сидели два-три года, и в конце концов оказались снова за колючей проволокой у американцев… Перспектива попасть из этих лагерей опять в советский плен и в лагеря строгого режима была для них непереносима. Конечно, они не верили в возможность быть вновь использованными в массовых формированиях, слушая рассказы об этом.
Некоторым из этих солдат удавалось бежать из лагеря, используя следующую хитрость. Они проползали ночью под проволочным заграждением, иногда даже под самыми сторожевыми вышками, пока часовые были отвлечены «деловыми» разговорами с другими пленными. Дело в том, что американцы страстно интересовались ручными часами. Им показывали их и начинали торг на сигареты. При этом часы ни в коем случае нельзя было выпускать из рук, тогда они были бы отняты. Пока же их держали в руке, можно сказать, что предложенное количество сигарет не соответствует стоимости часов, и можно было уйти. В течение этих 10–12 минут товарищи успевали скрыться в кустах, часто и навсегда. Но некоторые возвращались, приносили с собой картошку и даже кроликов, которых потом в лагере убивали. Свобода была для них столь необычна и широка.
Власов сам не пытался бежать, как и большинство его генералов этого не предприняли. И они все были выданы советчикам. Я знаю только один случай: генерал Богданов исчез в первую же ночь нашего американского интернирования в Крумау. Он был самым умным среди нас и не собирался ожидать того, что ему готовила судьба. Вместо этого он выбрал свободу. Он исчез ночью, не сказав никому ни слова, и раз навсегда. И впоследствии я больше ничего о нем не слыхал. Предполагаю, что он где-нибудь под прикрытием какой-либо легенды сумел незаметно начать новое существование.
После нашего перехода к американцам в Штабе армии находились еще два генерала: Севастьянов и Бородин. Последний доказывал, что ему, как старому эмигранту, ничего не угрожает, как это впоследствии и подтвердилось.
Для генерала Власова самым надежным убежищем, по всей вероятности, мог послужить один из католических монастырей. Монахи в то время принимали многих беженцев и преследуемых, и даже чинов СС. Но Власов не хотел покинуть свои войска во имя личного спасения.
Повседневность в лагере
Жизнь в лагере главным образом отличалась страшным голодом. В первые дни раздача пищи происходила следующим образом: американский грузовик на полном ходу, подавая громкие сигналы, вкатывался в лагерь, внезапно останавливался, сбрасывал мешки с мукой, ячменем, сушеной картошкой и сухими овощами и уезжал. Пленные набрасывались на эти мешки и разрывали их. Те, кто стоял поблизости, добывали себе немного еды, другие же оставались с пустыми руками.
Но весьма скоро внутренняя дисциплина была восстановлена. Генерал Меандров принял на себя руководство. Дежурные офицеры и часовые обеспечивали порядок. Из общей площади лагеря выделили большой квадрат и в нем устроили продовольственный центр. Его отделили бревнами, и никто из пленных не имел права входить в него. Тут стали выгружать продукты, взвешивать их на глазах пленных и справедливо распределять. Но так как пайки были очень маленькие, то в общем мало что было раздавать. Половина булки должна была быть разделена между шестью пленными.
Сначала из среды пленных выбирался самый заслуживающий доверия. Он разрезал хлеб на шесть частей. Другой пленный поворачивался спиной и называл шесть имен, в то время как уполномоченный
