В Ландау мы знали два убежища. Первым была семья Петерсон, состоявшая из матери и дочери. Они были владелицами фотографического магазина, который я обнаружил, когда мы с рабочей дружиной разбирали в Ландау противотанковую преграду. Так как я уже тогда задумал бежать, я пошел в их магазин с просьбой снять меня в штатском платье.
Другое убежище было у уже упомянутого официанта в ночном ресторане из Риги. Он был земляком и другом, на которого мы могли рассчитывать. Он раздобыл для нас настоящее штатское платье. Для меня нелегко было найти что-нибудь подходящее из-за моего роста. В конце концов я надел штаны, которые были мне ниже колена, но я мог скрыть это, благодаря моим высоким сапогам. Я также надел белый китель.
В то время, как Блумберг и Заринш жили у официанта, я ночевал у Петерсон. Я провел там три дня, время, которое было необходимо, чтобы хоть немного привыкнуть к свободе после того, как мы несколько месяцев провели за проволокой и под стражей.
Чтобы выполнить все предосторожности и предупредить свое обнаружение, мы распространяли весть, что в следующий понедельник мы покинем Ландау, направляясь в Мюнхен. Но мы уже в субботу отправились туда. Моя надежда, что мы в первый же день преодолеем поход в 25 километров, оказалась невыполнимой. Мы прошли приблизительно всего 15 километров по деревенским дорогам и по заросшей кустами местности с целью не идти по большой дороге, где, как мы предполагали, было большое движение.
Так началось наше странствование по свободному миру в Мюнхен-Грюнвальд, в лагерь Ди-Пи. Для этого нам понадобилось два дня. Мы ночевали у одного крестьянина на сеновале, а на следующий день даже проехали часть пути на грузовике, который довез нас до Мосбурга. Здесь со времен нацистов находился концентрационный лагерь, в котором теперь сидели так называемые военные преступники, к которым по существу и мы могли быть причислены. Поэтому американцы на базарной площади были заняты особенно строгой проверкой. Здесь мне в первый раз пришлось показать мое удостоверение с отпечатками пальцев. В одно мгновение я даже подумал спрыгнуть с грузовика и бежать. Но американский часовой почти и не посмотрел на мое удостоверение, которое я подал ему дрожащей рукой, и пропустил меня своим знаменитым «окей».
Мы осмелели и шли теперь по главной дороге, которая была почти пустой. На ней вообще почти не было автомобилей и пешеходов, в лучшем случае попадался крестьянский парень на велосипеде или американский джип. Другую проверочную заставу, на которой я должен был показать свои документы, я просто обошел. Так нам удалось добраться до лагеря ДиПи в Мюнхене-Грюнвальде. ДиПи, то есть перемещенными лицами, считались не военные, а штатские, которые были вывезены насильно или бежали от русских. Мы заявились как латыши, которые убежали от русских, были приняты и получили соответствующие удостоверения.
В Грюнвальде наши дороги разошлись, но лишь на короткое время. Блумберг направился в Штуттгарт, Заринш стремился в Англию, куда и попал, а я хотел обосноваться в Мюнхене. Я намеревался теперь как свободный гражданин посвятить себя и дальше спасению власовских солдат. Но тут была еще одна проблема. Хотя у меня и были прекрасные латышские документы, но не было немецких. И с Блумбергом было то же самое. Вот почему мы с ним опять встретились, чтобы обсудить — что можно предпринять по этому поводу. Мы пришли к решению ночью и в тумане проникнуть в советскую зону и оттуда «бежать» в Западную Германию. Один из школьных друзей Блумберга, которого он нашел в Мюнхене, был родом из Найлы, расположенный вплотную к границе зоны, и мог нам точно описать это местечко, так что мы могли там перейти границу. В то время она еще не так охранялась.
При нашем «бегстве» на запад мы дали себя поймать западным стражникам, которым мы вручили наши удостоверения личности, полученные, нами в свое время при нашем переселении в немецкое государство. В них было указано, что мы немцы. На основании этого мы получили нужные нам документы, в которых было указано, что мы являемся немецкими беженцами. Таким образом мы могли начать новое существование.
Советские репатриационные комиссии в лагере Платтлинг
Почти год прошел после капитуляции Германии. Остатки власовской армии — около 4000 человек — находятся в лагере военнопленных в Платтлинге, в Верхней Баварии. Это — большое поле, которое вытянулось между городком и Дунаем. Лагерь обнесен несколькими рядами колючей проволоки и охраняется стражей на вышках. От главной дороги, которая тянется вдоль лагеря, отходит вновь проложенная дорога, ведущая к главным воротам лагеря. Перед лагерем, но уже внутри проволочного заграждения, то есть на месте, подпадавшим под наблюдение с вышек, находится барак для посетителей. Лагерь делится на несколько отделов, в которых главным образом помещаются власовские солдаты. Кроме них там еще находятся немецкие военнопленные, включая сюда и чинов войск СС, и политические арестованные, выбывшие, однако, в декабре 1945 года.
При американском коменданте получил назначение для связи полковник власовской армии по фамилии Закс, старый эмигрант, владевший несколькими языками. В каждом отделе лагеря был назначен свой отдельный комендант. Настроение в этом лагере было угнетающее. Пребывание в нем его сидельцев было сплошной мукой, так как надежды, что власовские солдаты смогут избежать выдачи в Советский Союз, становилось все меньше. А выдача, понятно, означала для них худшее, чем смерть. Многие из них запаслись бритвенными лезвиями, которыми они собирались вскрыть себе вены у запястья. Другие обзавелись ядом.
Американское лагерное управление завело картотеку на чинов власовской армии, в которой отдельно были зарегистрированы старые эмигранты и те, кто были рождены внутри и за пределами Советского Союза в 1939 году. Многие из них указывали фальшивые имена. Представители советских репатриационных комиссий, которые уже появились еще в лагере Ландау на Изаре, стали пытаться проникнуть в лагерь в Платтлинге, но поначалу были выставлены американским комендантом. Но в конце концов они получили разрешение просмотреть картотеку. После этого начались допросы. Всем задавался один и тот же вопрос: «Почему вы сражались против своей родины?» И всегда звучал ответ: «Я сражался не против, а за свою родину и против тех, кто бесправно захватили над ней власть». Или, например, один молодой солдат говорил: «Мне сейчас 18 лет. Когда немецкие войска пришли в нашу деревню, мне было 15. Перед этим мои родители были высланы в Сибирь, а мой брат расстрелян. Я добровольно явился во власовскую армию и два года сражался против убийц моей семьи.»
При многих американских допросах, на которых присутствовали представители советских властей, солдаты РОА обыкновенно отвечали: «Да, я сражался против этой сатанинской власти и буду всегда так делать». Но была и другая реакция: «Я никогда не был в этой армии. Что вы мне рассказываете!» Член советской комиссии возражает: «Мы можем это доказать». Солдат смеется: «Я знаю, что вы можете доказать все, что захотите. Вы можете меня убедить, что я негр или китаец, и это вам так хорошо удастся, что я и сам почти в это поверю…» Такие люди имели шанс спастись, но кто мог тогда это знать.
Все это были обычные сказки, которыми члены советских репатриационных комиссий старались убедить пленных вернуться в Советский Союз: «Родина вам простила, она ожидает вас, вы должны возвращаться. Должны, помочь при построении социализма. Вы вернетесь на свои рабочие места, в ваши старые квартиры, к вашим семьям. Что же вы ждите здесь? Ведь в этом нет смысла!».
Эти сказки соответствовали тайным желаниям и звучали так соблазнительно, что, невзирая на горький опыт, многие хотели им верить. Настроение в лагере стало колебаться. На некоторых палатках флажки Русской Освободительной Армии стали заменяться маленькими красными флажками. Они свидетельствовали, что здесь находились русские, которые были готовы вернуться в Советский Союз. Это неудивительно. Большинство этих людей вообще не имели соприкосновения с Германией. Они были пленными у немцев, потом солдатами РОА и теперь стали пленными американцев. Германию они знали только так, как она обнаруживала себе через колючую проволоку, знали крестьянина, который пашет свое поле и у которого можно ночью, пролезая под проволочное заграждение, украсть пару кормовой свеклы или даже кролика из клетки, чтобы не умереть от голода. Я ведь и сам это делал и не стыжусь этого.
