каких-нибудь капиталистов, которые достигли своего благосостояния, используя класс трудящихся. Ведь так звучит формула, которую в нас вбили в Советском Союзе! И когда мне было сказано, что эти дома принадлежат лесным рабочим, самому бедному сословию в деревне, людям, которые вынуждены трудиться в баварских лесах как батраки в жару и в холод, выполняя труднейшую работу лесорубов, — я не мог этому поверить. Я думаю, что в Советском Союзе скромнее живут аппаратчики высшего класса, директора банка или фабрики. И я вынужден сказать: вы, немцы, дважды победили меня — однажды на Волхове, а другой раз здесь, в сердце Германии.
Я все время думаю о той женщине, которая нам показала свой дом. Она обыкновенная немецкая женщина. Ее, вероятно, можно считать представительницей всех немецких женщин. Но почему же я должен ее ненавидеть? Из-за того, что она немка? Из-за того, что она послала на войну своих сыновей? Хотя я и не понимаю ее языка, но я понял звук ее слов, ее взгляд и дружескую готовность что-то объяснить мне, на самом деле врагу, русскому, «унтерменшу», — что и для меня, и для нее было важно. А именно, что мы все — люди.» (1944 г.)
Такого рода или похожие высказывания, часто повторяемые Власовым в разговорах, убедили меня в том, что, невзирая на многолетнее вколачивание советской пропаганды, из него не удалось сделать «хомо советикус».
Два доверенных лица
По русскому обычаю Власов называл капитана Штрик-Штрикфильдта по имени и отчеству. Взаимоотношения этих двух людей были очень своеобразны. Я думаю, можно сказать, что оба любили друг друга, Власов часто повторял:
«Вильфрид Карлович — моя совесть. Когда он меня убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание. Я должен также признать, что он ни разу не давал мне ложного совета. Без него я никогда не мог бы разобраться в путанице ваших немецких взаимоотношений и связей. Да я этого и не могу. Очень часто я соглашаюсь с мерой только потому, что Вильфрид Карлович мне ее посоветовал». (1944 г.)
Отношение к полковнику генерального штаба барону Весселю Фрейтаг-Лорингхофену было совсем особое. Он видел в нем не только разумного, храброго и целеустремленного офицера, но ценил его за его гуманность и правдивость.
«Этот барон мне очень нравится. Когда я с ним что-либо обсуждаю, я забываю, что он немец. Его доводы и то, как он их излагает, доказывают, что он желает нашего успеха точно так же, как мы оба.» (Начало 1944 г.)
20 июля 1944 г.
Внешне Власов ничем себя не проявил при этом событии. На следующий день был намечен прием у Гиммлера. Капитан фон Гроте уже находился у Власова в Далеме, на Кибицвег 9. Тогда из OKW поступило сообщение, что визит к Гиммлеру откладывается на неопределенное время из-за состоявшегося покушения на вождя. По тону Гроте, который сообщил о том, что визит отложен, Власов понял, что случилось что-то особенное.
«Меня лично это не касается. Это ваше немецкое дело.»
И позже он к этому ничего не добавил. Когда Штрикфельдт через несколько недель в разговоре коротко упомянул о трагическом конце барона Фрейтаг-Лорингхофена, который был вынужден застрелиться, Власов удивленно сказал:
«Дорогой Вильфрид Карлович, вам еще многому надо поучиться. О таких вещах вообще не говорят, это железное правило. О таких людях не думают и их никто не знал.» (1944 г.)
Об СС Власов говорил:
«Ваши молодцы из СС напоминают мне до известной степени наших энкаведистов. Я должен признать, что ваши эсэсовцы выглядят отчетливее и мужественнее. Что же касается изворотливости, беспринципности и грубости, то им еще многому надо поучиться у их прообраза, то есть энкаведистов. Но еще не все потеряно: эсэсовцы — способные ученики.» (1944 г.)
Обман с колхозами
Тот факт, что немцы при своем походе не сразу стали распускать колхозы, чего ожидали крестьяне, стало для них большим разочарованием. Власов оценивал это следующим образом:
«Русский крестьянин приветствовал Октябрьскую революцию, так как большевики обещали ему землю. Владеть куском земли было его мечтой в течение столетий. Только очень немногим удавалось, да и то только в последние десятилетия, благодаря Столыпинской реформе, превратить это желание в действительность. Когда царские войска, которые главным образом состояли из крестьян, в 1917 году узнали, что в деревне приступили к дележу имений, не было средств удержать солдат на фронте. Каждый из них хотел участвовать при дележе земли. Все поезда были переполнены солдатами, которые самовольно покидали свои сражавшиеся части. Потом их обманули и насильно заставили вступать в колхозы, применяя страшные жестокости. В смысле землепользования колхоз — куда худшая система, чем обычная до революции система общины. Тогда земля тоже не принадлежала отдельным крестьянам, а общине. Но крестьянин мог обрабатывать отведенный ему надел по своему усмотрению. Жизнь в колхозе, за исключением некоторых незначительных подробностей, была похожа на дореволюционную жизнь при крепостном праве, то есть до 1861 года.» (1944 г.)
Необходимо передумать…
До какой меры Власов ненавидел правящую клику в Советском Союзе, показывает следующее его высказывание:
«Русский народ, и в первую очередь русский крестьянин, страдают десятилетиями под унизительным бременем большевизма и марионеточного театра, называемого Третьим Интернационалом. Положить конец этому состоянию является не только задачей нас, русских. И Германия должна была бы поддержать нас, представляющих здесь национальные элементы России, если она сама не хочет своей гибели. Необходимо все это пересмотреть с самого основания. Вы до сих пор думаете, что национальная Россия, защищая свои интересы, может стать угрозой для вас и для всей Европы. При этом вы не понимаете, что коммунистическая Россия выступает в защиту не русских, а интернациональных, охватывающих весь мир интересов коммунистической чумы. Вот где надо ощутить общую опасность. Может ли немец это понять?» (1944 г.)
