и бесило больше всего.
– А ты песню про это написала?
– Про их развод? Нет. Хотя просто стихи написать собиралась.
– «Расставание»?
– Я бы назвала его «Пара дебилов».
Я улыбнулся.
– Еще у меня фотоаппарат был, и я снимала много, – сказала она. – Господи, как же я изменилась! Была такая творческая натура.
– Никогда не поздно начать сначала.
Она затихла.
– Что? – спросил я.
– Мне так Йен всегда говорил.
Я не ответил.
– Всякий раз, как я ныла про работу, он мне это говорил. – Саманта помолчала. – Не бог весть какой оригинальный ответ, но говорил он так часто. Наверное, я много ныла.
– Мне очень жаль.
– Ничего. Я теперь даже могу вспоминать о нем, не впадая в истерику. Уже хорошо.
Я кивнул.
– Вспоминаю – и мне тепло, а не жарко. Понимаешь? Как будто это близкий друг умер. Близким другом он, конечно, тоже был. Да что теперь об этом говорить…
– Почему? Если хочешь, давай поговорим.
Она улыбнулась и покачала головой:
– У нас столько работы…
– Расскажи про него.
Саманта помолчала, потом сказала:
– Они с отцом дружили. По-моему, папа переживал даже больше, чем я. Я как будто знала: однажды это случится. Такая уж у него работа. Но я не представляла себе, что произойдет на самом деле. Да и кто такое мог представить?
Я молчал.
– Ладно, теперь уж все. – Саманта смахнула слезинки. – Берем себя в руки. – Она улыбнулась. – Ты просто стал остановкой на моем пути к выздоровлению.
– Чем могу.
Она снова улыбнулась и вернулась к прежнему занятию. Я смотрел на нее. В конце концов Саманта заметила, как я таращусь, и подняла голову:
– Чего?
– А почему ты ныла про работу? По-моему, твоя гораздо интереснее моей.
– Вряд ли.
– Нет, правда.
– Как скажешь.
– Хорошо, а что бы ты хотела делать?
– Не знаю. Я думала, думала, но так ничего и не придумала. Я хотела стать следователем. И стала. Мне казалось, надо чем-то отличаться от папы. Он был фараоном. И дядя тоже. Мамин папа работал в контрразведке. Ясное дело, я не хотела идти в полицию. Ну вот я и подумала: ведь прокуратура – это же совсем другое дело. – Она засмеялась. – Последний всплеск бунтарских настроений. Я смирилась со своей судьбой.
Я сказал:
– Мне кажется, у меня с моим отцом то же самое было.
Она закатила глаза.
– Я серьезно. Пока я рос, он казался мне абсолютно бездушным человеком. Человеком, для которого важно одно – прибыль. Так и есть. И понимаешь, какая подлость: я ухитрился выбрать, пожалуй, единственную профессию, в которой требуется еще большее бездушие и большая страсть к деньгам.
– Если это так, чего ты не бросишь?
– Я много об этом думал последнее время. И не смог придумать ничего другого. Чем еще заняться?
– Мог бы стать прокурором.
– Это вряд ли.
– Что так?
– Староват я для таких подвигов.
– Ты вроде говорил, что никогда не поздно начать все сначала?
– А мне вот уже поздно.
– Можно я тебя спрошу? Почему ты его так ненавидишь?
– Отца?
Саманта кивнула.
Я пожал плечами.
– В двух словах не расскажешь.
– Расскажи не в двух.
Я подумал.
– Когда мама умерла, у меня было такое ощущение, будто я был ее собачкой, а теперь он вынужден за мной ухаживать. Он редко ко мне обращался – либо приказывал, либо ругал за что-то. Мама – единственная его жена, с которой он не развелся. Не знаю, сколько продержался бы их брак, по-моему, не очень долго, но в тот момент, когда она заболела, они отлично ладили. Поэтому отец с тех пор и не женился: он ее идеализирует. Мне жалко его. Правда. Но не идти же мне в телешоу прилюдно мириться с ним, ей-богу.
– А твои родственники с ним ладят?
– Братья на него работают, так что, хочешь не хочешь, приходится лизать. Амелия живет в Лондоне. По-моему, они особенно не общаются, но и не собачатся тоже.
– То есть собачишься один ты?
– Именно.
– А ты знаешь, что гнев укорачивает жизнь?
– Тогда лови момент, пока я живой.
Она сухо улыбнулась:
– Без комментариев.
Я прожил в доме Мэрилин четыре недели и больше не вынес. Она молодец: поселила меня у себя – при том, что у нас и до нападения отношения не ладились. А может, Мэрилин пригласила меня, чтобы иметь возможность за мной приглядывать. Все подсказки я проглядел. Я возвращался домой поздно вечером, не догадываясь, что она шьет мне дело. Да у нее и улик-то никаких не было. Даже если бы ей удалось подслушать наши разговоры на складе, ничего конкретного она бы не узнала. Я флиртовал. А кто не флиртует? С другой стороны, я флиртовал с Самантой только потому, что не рассчитывал на результат. Она мне все очень понятно объяснила. Так зачем же Мэрилин встречала меня по вечерам в кимоно, тащила меня в «будуар», как она его называла, и бросалась мне на шею? Или она думала, что, когда я расслаблюсь, она узнает правду? У нее, конечно, был нюх на предательство, но мысли-то читать она не умела.
Может, я просто ужасно неблагодарный. Но отделаться от ощущения, что она нарочно организовала этот замкнутый круг из вины и обязательств, я не могу. По-моему, ей хотелось заманить меня в ловушку, заставить самого разрушить наши отношения. Тогда она смогла бы свалить вину на меня. Чем дольше я у нее жил, тем больше чувствовал себя ей обязанным. И тем больше ненавидел ее. Чем больше я ее ненавидел, тем труднее мне было притворяться в постели. Чем больше я от нее отдалялся, тем более агрессивно она себя вела и тем больше обижалась. Чем больше она обижалась, тем более виноватым я себя ощущал. И т. д. и т. п.
Просто удивительно, как быстро разрушаются отношения. Бог знает сколько времени я и представить себе не мог рядом с собой кого-то, кроме Мэрилин. Но теперь мне было с чем сравнивать. Мы с Самантой разговаривали, и на душе становилось легче. Я любил больше и себя, и весь мир. Оптимисткой ее назвать
