– Не может быть…
– Прямо так и спросила?
– Мамой клянусь.
– Вообще больная.
– Ага.
– Вот дебилка-то, прости господи.
– Слышь, Шэна?
– Чего тебе? – раздалось из дальнего отсека.
– Ты дебилка.
– Сам козел.
Саманта повела меня по этажу. Кабинеты тут по большей части ничем не отличались от обычных офисов. Повсюду неопределенно-серые перегородки, сдвинутые в угол столы, раздолбанный ксерокс, пробковые доски с объявлениями и выкладками, шкафы с папками и магнитиками на дверцах, по стенам – семейные фотографии. Обычная обстановка. Выделялись только плакаты о насилии в семье. А еще бритый наголо солдат со здоровенной пушкой – он с трудом что-то тюкал в старом «ворде». И большая часть кузова легковой машины – крыша, пара дверей и покрышка. Все это валялось в коридоре. «Вещдоки», – пояснила Саманта. Она то и дело с кем-то здоровалась, и то и дело кто-то здоровался с ней.
– А чего тут все такие юные?
– У нас Дик Вулф[37] сотрудников подбирает.
У нее был собственный кабинет. Саманта закрыла стеклянную дверь, и гомон стих.
– У него что, правда машину прямо под окнами вскрыли?
– Тут такое не первый раз.
– С ума сойти.
– Квинс.
Она копалась в бумагах на столе. Перекладывала бланки, папки, распечатанные электронные письма и нераспечатанные конверты. На подоконнике стояли три кружки. Одна с гербом окружной прокуратуры, одна университета Фордхам и одна юрфака Нью-Йоркского университета. Та м же сидел потрепанный мишка в форме пожарного. На столе – фотография отца и еще одна: Саманта с сестрой в купальниках на пляже. Со шкафа с юридической литературой свисал на веревочке медный Гордиев узел. На экране компьютера гипнотически разгорался и снова бледнел пасторальный зеленый пейзаж.
– Ирландия, – сказала Саманта, заметив, куда я пялюсь.
– Твоя семья оттуда приехала?
– Из графства Керри. Это со стороны отца. А мама – итальянка. Я ни там, ни там не была. Если прямо сейчас начинать копить и откладывать с каждой зарплаты, годам к семидесяти пяти смогу съездить.
Она нашла, что искала: ключи от шкафа с делами. Открыла ящик, полный компакт-дисков и расшифровок допросов. Я попробовал заглянуть в ящик, но она его тут же закрыла:
– Это не наше.
– А что там? Любовные письма?
– Жучки для прослушки.
Саманта открыла следующий ящик и вытащила знакомую коробку с уликами, заметно раздувшуюся с тех пор, как я видел ее в последний раз. Саманта начала вынимать и раскладывать бумаги, и я понял, что она существенно потрудилась над увеличением объема документов.
– Вот что накопал Ричард Сото.
Она передала мне пачку старых дел, список из пятнадцати страниц с фамилиями, датами, местами совершения преступления, кратким изложением сути и именами тех, кто был – если был – арестован по этим обвинениям. Я уже совсем собрался задать вопрос, но вовремя поднял голову. Саманта смотрела на фотографию отца и комкала в руках бумажную салфетку.
– Я так по нему скучаю, – сказала она.
Я чуть не ответил «я тоже». Но не ответил. Похлопал ладонью по папкам и сказал:
– Давай поговорим о чем-нибудь другом.
Следующие шесть недель мы часто виделись и часто говорили по телефону. В Самантин обеденный перерыв ходили в китайскую забегаловку у здания прокуратуры. Исаак устраивался за столиком подальше и приступал к поглощению чудовищных порций жареной свинины с рисом. Мы отдавали ему наши печенья с предсказаниями.
Мы решили начать все сначала, нарисовали временную шкалу убийств, искали то, что объединяло эти преступления. Отправили снова в лабораторию гипсовый след и выяснили, что человек, оставивший отпечаток, был, скорее всего, выше ста восьмидесяти сантиметров. Саманта спросила, какого роста Крейк, а я не знал. Один из свидетелей говорил, что Виктор невысокий, но точных данных у меня не было. По-моему, вот так мы и проводили большую часть времени, особенно поначалу.
– У него есть высшее образование?
– Не знаю.
– А семья у него была?
– Не знаю.
– А что ты знаешь?
– Ничего.
– Ты, когда его искал, очень старался?
– Не очень, – признался я.
– Ну что же. У тебя есть шанс реабилитироваться.
Мы продолжили когда-то начатые мною поиски. Обзвонили приходы, и на этот раз нам повезло больше. Не скажу, что помогло, удача или усердие, но мы нашли некоего падре Верлейна, из католической церкви при «Астории». Он смог предоставить хоть какие-то сведения о Викторе. Впервые наш персонаж обретал плоть и кровь и перестал быть лишь плодом моего воображения. Мы навестили падре, который, несмотря на то что был очень занят разгадыванием кроссворда, чрезвычайно обрадовался визиту.
– Разумеется, я его знал. Он ходил в храм чаще, чем я. Но только он уже года два-три не появлялся. С ним все в порядке?
– Мы как раз хотим это выяснить. Его уже давно никто не видел.
– Ничего дурного он натворить не мог. Его совесть чиста, как у младенца. Святее его разве только Отец Небесный.
Я спросил, что он имел в виду.
– Я только окошко в исповедальне открою, а он уже там, за стенкой.
– И в чем он исповедовался?
Падре щелкнул языком.
– Это касается только его и Господа. Могу лишь сказать, что причин исповедоваться у него было гораздо меньше, чем у большинства прихожан. Включая тех, которые вообще не исповедуются. Я пару раз говорил ему, что он к себе слишком строг, что он впадает в грех скрупулезности. – Он улыбнулся. – Немногого же я добился. На следующий день он снова пришел и исповедался уже в этом самом грехе, в скрупулезности.
– У вас случайно не осталось его фотографии?
– Нет.
– Вы не могли бы его описать? – попросила Саманта.
– Попробую. Невысокий, примерно метр шестьдесят пять. Худой. Иногда отращивал небольшие усы. Всегда в одном и том же видавшем виды пальто, в жару и в холод. Вы, наверное, этого не помните… Вам сколько?
– Двадцать восемь, – ответил я.
– Да, разумеется, не помните. В общем, он был немножко похож на Говарда Хьюза.[38]
– Он был болен?
– Вид у него был не слишком цветущий. Виктора часто мучил кашель. Я всегда знал, когда он в храме, потому что слышал его кашель от самого входа.
