— У-ууу-иииииииии! — крикнул дедушка, направляя звук вниз по откосу горы.
Звук, как мяч, отскочил от другой горы — так отчетливо, будто дедушка там стоял; потом упал в расселину и снова запрыгал по всему ущелью, постепенно стихая. Никакой возможности не было сообразить, откуда он доносится. Отголоски эха едва успели замереть, как мы услышали снизу, из расселины, три выстрела. Звук, отскакивая, покатился прочь.
— Пистолеты, — сказал дедушка. — Они отвечают нам выстрелами.
Дедушка дал другой залп.
— У-ууу-иииииииии!
Я сделал то же самое. Когда стали кричать мы оба, эхо запрыгало еще сильнее. Снова раздались выстрелы — три раза.
Мы с дедушкой кричали долго. Это было весело — слушать эхо. Каждый раз нам отвечали пистолетные выстрелы. Так продолжалось до тех пор, пока в конце концов пистолеты не промолчали.
— Это у них кончились пули, — сказал дедушка.
Было уже темно. Дедушка потянулся и зевнул.
— Незачем нам с тобой, Маленькое Дерево, спотыкаться в темноте на откосе и их разыскивать. С ними ничего не сделается. Заберем их завтра.
Что меня вполне устраивало.
Мы с дедушкой нарвали молодых ветвей у подножья большого кедра, чтобы сделать себе постель. Если вам придется весной или летом спать в горах под открытым небом, лучше всего постелить молодых ветвей, иначе вас заедят красные жучки. Красные жучки так крохотны, что едва видны невооруженным глазом. Они водятся всюду, в листьях и кустах, и их миллионы. Они заползают под одежду и проникают под кожу, отчего она сплошь покрывается сыпью волдырей. В некоторые годы они злее, чем в другие. Год был как раз плохой в смысле красных жучков. Есть еще лесные клещи.
Мы с дедушкой и Малышом Блю устроились на подстилке из молодых ветвей. Малыш Блю свернулся, прижавшись ко мне, чтобы было теплее холодной ночью. Ветви были мягкие и упругие. Я начал зевать.
Мы с дедушкой заложили руки за головы и стали смотреть, как всходит луна. Она выплыла из-за дальней горы, полная и желтая. Видно было почти на все сто миль, как сказал дедушка, и сколько хватал глаз вдаль уходили горы, дыбясь и ныряя в снопе лунных брызг, бросая в свои ущелья тени темного пурпура. Далеко под нами плыли нити тумана… пробираясь в ущелья, опутывая горные склоны… Одно небольшое облако, похожее на серебряный корабль, обогнуло гору и врезалось в другое, и они слились в одно и поплыли по ущелью. Дедушка сказал, что туман кажется живым. И это правда.
Рядом с нами, на высоком вязе, завел свою песню пересмешник. Далеко в глубине гор мы услышали вопли пары диких котов. Судя по их голосам, можно было подумать, что они дерутся, но дедушка сказал, что от спаривания становится так хорошо, что коты не могут удержаться, чтобы не кричать об этом.
Я сказал дедушке, что мне хочется спать на вершине горы каждую ночь. Он сказал, что ему тоже. Сова-сипуха засипела где-то внизу под нами, потом послышались крики и вопли. Дедушка сказал, что это кричат мистер Чанк и мистер Слик. Он сказал, если они не угомонятся, то распугают практически всех птиц и зверей на горе. Я уснул, глядя на луну.
Мы с дедушкой проснулись на рассвете. Нет ничего подобного рассвету на вершине горы. Мы с дедушкой сидели и смотрели, и Малыш Блю тоже. Небо было бледно-серое, и птицы, проснувшиеся, чтобы встретить новый день, возились и щебетали в листве деревьев.
Далеко-далеко — почти на все сто миль — горбились вершины, как острова в тумане, который плыл у нас под ногами. Дедушка указал на восток и сказал:
— Смотри.
Из-за края мира, у самой дальней горы, хлестнуло розовой молнией, и показалось, будто гигантская кисть провела по небу мазок в миллионы миль. Вступил утренний ветер; он коснулся наших лиц, и мы с дедушкой знали, что утренние краски ожили, и утреннее рождение свершилось. Кисть все рассыпала мазки — красного, желтого и голубого. Кромка вершины, казалось, полыхала пламенем. Потом солнце выхватило из темноты деревья, и туман превратился в розовый океан, волнующийся и вздымающийся далеко внизу.
Солнце коснулось наших лиц. Мир родился заново, начался с самого начала. Дедушка это сказал и снял шляпу, и мы долго смотрели. Мы с дедушкой испытывали общее чувство; и я сразу понял, что мы опять придем на вершину горы смотреть, как наступает утро.
Солнце оторвалось от края горы и поплыло в небо, и дедушка потянулся и вздохнул.
— Ладно, пора и за дело, — сказал он. — Вот что… — тут дедушка почесал затылок. — Вот что, — повторил он снова, — беги домой и скажи бабушке, что мы здесь, наверху, задерживаемся. Скажи ей приготовить нам с тобой поесть и положить в бумажный пакет. И еще скажи приготовить поесть этим двоим из большого города и положить в мешок. Не перепутаешь? Бумажный пакет и мешок.
Я сказал, что не перепутаю, и собрался бежать. Дедушка остановил меня.
— И еще, Маленькое Дерево, — сказал он, ухмыляясь чему-то про себя, — прежде чем бабушка приготовит поесть этим двоим, перескажи ей, что сможешь вспомнить из того, что они тебе говорили.
Я сказал, что так и сделаю, и побежал вниз по тропе. Малыш Блю побежал со мной. Я услышал, как дедушка начал вызывать мистера Чанка и мистера Слика из расселины. Дедушка крикнул:
— У-ууу-иииииииии!
Мне хотелось остаться и еще покричать, но и бежать вниз по тропе тоже очень приятно. Особенно ранним утром.
Было то утреннее время, когда все существа выходят встречать новый день. Я видел пару енотов высоко на грецком орехе. Они поглядывали на меня и переговаривались, пока я пробегал под ними. Белки стрекотали и перебегали дорогу. Когда я бежал мимо, они садились у тропы и фыркали на меня. Всюду вокруг порхали и ныряли в воздухе птицы, а один пересмешник долго следовал за нами с Малышом Блю, подлетая к самой моей голове и дразнясь. Пересмешники так делают, когда знают, что они вам нравятся. А мне они нравились.
Когда я добрался до нашей поляны, бабушка сидела на заднем крыльце. Она уже знала о моем приходе — как я догадался, она смотрела на птиц… Хотя я всегда подозревал, что бабушка узнавала, что кто-то приближается, по запаху, потому что она никогда не удивлялась.
Я ей сказал, что дедушка хочет, чтобы она приготовила нам с ним что-нибудь поесть и положила в бумажный пакет, и что нужна еще еда для мистера Чанка и мистера Слика, которую надо положить в мешок. Бабушка начала готовить.
Она приготовила еду для нас с дедушкой и уже жарила рыбу для мистера Чанка и мистера Слика, как вдруг я вспомнил, что должен ей пересказать, что они мне говорили. Где-то на середине моего рассказа она вдруг сняла сковороду с огня, достала кастрюлю и налила в нее воды. Туда она бросила рыбу мистера Чанка и мистера Слика. Очевидно, она почему-то передумала жарить их рыбу и решила ее сварить, но я никогда раньше не видел, чтобы она приправляла рыбу теми растертыми корнями, которые она бросила в котел. Рыба хорошо проварилась.
Я рассказал бабушке, что мистер Чанк и мистер Слик показались мне веселыми людьми. Я ей сказал, что с самого начала думал, что мы все смеемся над тем, что я ублюдок, но позднее обнаружилось, что, скорее всего, мы смеялись над тем, что мистер Слик тоже ублюдок, о чем, как я потом услышал, ему напомнил мистер Чанк.
Бабушка подбавила в котел еще растертых корней. Я рассказал ей про доллар — и как дедушка сказал, что я выполнил работу и могу оставить его себе. Бабушка тоже сказала, что я могу оставить его себе. Она положила доллар во фруктовый кувшин с моими сбережениями, но я ей не сказал о красной с зеленым коробке. Сейчас, насколько я мог судить, христиан поблизости не было, но я решил теперь действовать наверняка.
Бабушка варила рыбу, пока пар не стал густым. У нее на глазах выступили слезы и побежали по щекам, и она стала сморкаться. Она сказала, что, скорее всего, это от пара. Бабушка положила рыбу для двоих из большого города в мешок, и я побежал обратно по высокой тропе. Бабушка выпустила всех собак, и они побежали со мной.
Когда я добрался до вершины горы, то дедушку не увидел. Я свистнул, и он ответил со склона по другую сторону, на полпути вниз. Я спустился к нему. На той стороне тропа была узкая, и ее затеняли
