Бабушка обычно покупала у мистера Вайна нитки. Маленькие катушки ниток стоили никель за пару, и еще были большие катушки, которые стоили никель штука. Еще иногда она покупала пуговицы, а однажды купила отрез красной ткани с цветами.
В сумке были всевозможные вещи: ленты всех цветов, красивые ткани и чулки, наперстки и иглы, маленькие блестящие инструменты. Я садился на корточки перед сумкой мистера Вайна, когда он раскрывал ее на полу, и он поочередно вынимал из нее предметы и рассказывал мне, для чего они предназначены. Он подарил мне счетную книгу.
В этой книге был записан весь счет и были приведены подробные объяснения. Это было для того, чтобы я мог продолжать учиться считать весь оставшийся месяц. Каждый месяц я продвигался так далеко вперед, что, когда приходил мистер Вайн, он только диву давался.
Мистер Вайн говорил, что уметь считать очень важно. Он говорил, что образование — это предприятие из двух частей. Одна его часть техническая, то есть это как человек продвигается в своем ремесле. Он сказал, что он за то, чтобы в этой части образования быть как можно современнее. Но, сказал он, другой стороны образования следует твердо придерживаться и никогда от нее не отступать. Он называл ее «расстановкой ценностей».
Мистер Вайн сказал, что если человек учится находить ценность в том, чтобы быть честным и бережливым, делать все, что в его силах, и заботиться о других, это важнее всего прочего. Он сказал, если человека не научить этим ценностям, вне зависимости от того, насколько современным он станет в технической части, он совсем ничего не добьется.
По сути дела, чем более современным человек становится без этих ценностей, тем, скорее всего, больше он будет их использовать для плохого, чтобы уничтожать и разрушать. И это правильно, как было доказано немногим позже.
Временами часы никак не хотели чиниться, и поэтому мистер Вайн оставался с нами еще на день и еще раз ночевал. Однажды он принес с собой черную коробку, которая, как он сказал, называется «Кодак». Кодаком можно было фотографировать снимки. Он сказал, что не очень хорошо это умеет — фотографировать снимки. Он сказал, какие-то люди заказали Кодак, и он его им несет, но, сказал он, Кодаку совсем не повредит, и он останется совсем как новый, если мы им попользуемся, и он, мистер Вайн, сделает наши фотографии.
Он сфотографировал меня и дедушку тоже. Черная коробка фотографирует, только если стоишь лицом прямо к солнцу, и мистер Вайн сказал, что вообще не очень-то увлекается этой мудреной штуковиной. Дедушка тоже не увлекся штуковиной. Он отнесся к ней подозрительно и согласился сфотографироваться только один раз. Дедушка сказал, как знать, что из этого выйдет, а лучше не употреблять всяческих нововведений в таком роде, пока не известно, что получится немного погодя.
Мистер Вайн захотел, чтобы дедушка нас с ним, мистером Вайном, сфотографировал. На фотографирование этого снимка ушел практически весь вечер. Мы с мистером Вайном приходили в полную готовность: он клал руку мне на голову, и мы оба изо всех сил ухмылялись, глядя на черную коробку. Но дедушка говорил, что не видит нас в маленькую дырочку. Мистер Вайн подходил к дедушке, наводил черную коробку на прицел и снова становился на место. Мы опять занимали позицию. Тут дедушка говорил, что нам придется самую малость подвинуться, потому что он видит в дырочку только плечо.
Черная коробка нервировала дедушку. Как я подозревал, ему казалось, что из нее что-то должно вот-вот вылететь наружу. Мы с мистером Вайном смотрели на солнце так долго, что оба уже не видели абсолютно ничего, когда дедушка наконец решился и сделал фотографию. Правда, она не вышла. В следующий месяц, когда мистер Вайн принес фотографии, моя и дедушкина получились отлично, но мы с мистером Вайном почему-то совсем не попали на снимок, который сфотографировал дедушка. Нам удалось различить верхушки деревьев и еще сверху какие-то точки, про которые — после долгого изучения фотографии — дедушка объявил, что это птицы.
Дедушка очень гордился фотографией птиц, и я тоже. Он принес фотографию в магазин на перекрестке и показал мистеру Дженкинсу, объяснив при этом, что сам, лично, сфотографировал этих птиц.
Мистер Дженкинс плохо видел. Мы с дедушкой работали почти что час, показывая ему птиц; и в конце концов он их увидел. Я так понимаю, мы с мистером Вайном, скорее всего, стояли где-то внизу. Под птицами.
Бабушка не согласилась, чтобы ее фотографировали. Она не сказала, почему, но отнеслась к коробке с подозрением и не захотела даже ее касаться.
Когда мы получили фотографии, они очаровали бабушку. Она много их разглядывала и даже поставила на камин, чтобы все время можно было смотреть. Пожалуй, теперь она согласилась бы сфотографироваться, но Кодака у нас уже не было, потому что мистеру Вайну пришлось доставить его заказчикам.
Мистер Вайн сказал, что достанет другой Кодак, — но не достал, потому что это было его последнее лето.
Лето готовилось умереть и баюкало оставшиеся до конца дни. Солнце мало-помалу превращалось из белого жара жизни в золотую дымку, размывая полуденные очертания и помогая лету умереть — готовясь, как говорила бабушка, к большому сну.
Мистер Вайн совершил свое последнее путешествие. Мы этого тогда не знали, хотя нам с дедушкой пришлось помочь ему перейти ручей по бревну и подняться по ступенькам веранды. Может быть, он знал.
Когда он расстегнул свою сумку — у нас дома, на полу, — он вынул желтую куртку. Он поднял ее, и в свете лампы она засияла, как золотая. Бабушка сказала, что она ей напоминает диких канареек. Это была самая красивая куртка, какую мы видели в жизни. Мистер Вайн поворачивал ее так и этак в свете лампы, и мы все на нее смотрели. Бабушка ее потрогала, но я не решился.
Мистер Вайн сказал, что совсем не может собраться с мыслями и все время что-то забывает, — что было верно. Он сказал, что сшил эту куртку для одного из своих правнуков, который живет по ту сторону большой воды. Но он сделал ее такого размера, какого этот правнук был много лет назад. Уже после того, как куртка была сшита, он вспомнил, что она вышла совсем не по размеру, и теперь уже нет никого, кто мог бы ее носить.
Мистер Вайн сказал, что грех выбрасывать что-то такое, что может приносить кому-то пользу. Он сказал, он так тревожится, что не спит по ночам, потому что он совсем состарился и не может принять на свою совесть ни одного лишнего греха. Он сказал, что если не найдется никого, кто окажет ему услугу и согласится носить эту куртку, скорее всего, с ним все будет кончено. Мы все некоторое время обдумывали услышанное.
Мистер Вайн понурил голову и выглядел так, будто с ним уже все кончено. Я ему сказал, что готов попытаться носить куртку.
Мистер Вайн поднял глаза, и у него на лице — между бакенбардами — показалась улыбка. Он сказал, что он такой забывчивый, что совсем забыл попросить меня оказать ему эту услугу. Он поднялся на ноги и сплясал джигу, а потом сказал, что я полностью снял с него грех и тяжкий груз. Что было верно.
Тут все стали одевать на меня куртку. Я стоял посреди комнаты, пока бабушка натягивала рукава, мистер Вайн расправлял спину, а дедушка одергивал полы. Размер пришелся в самый раз; я оказался точь- в-точь такого роста, как правнук мистера Вайна, каким он его запомнил.
Я поворачивался так и этак на свету, чтобы бабушка могла увидеть куртку со всех сторон. Я вытянул руки, чтобы дедушка мог посмотреть рукава, и мы все ее трогали. На ощупь она была мягкая и гладкая. Мистер Вайн был так рад, что даже заплакал.
Я не снял желтую куртку и в ней поужинал, изо всех сил стараясь есть над тарелкой и ничего не пролить. Я бы лег в ней спать, но бабушка сказала, что если в ней спать, она помнется. Она ее повесила в изголовье моей кровати, чтобы я мог на нее смотреть. В лунном свете, падавшем в мое окно, она сияла еще ярче.
Лежа в постели и глядя на куртку, я тут же решил, что буду надевать ее в церковь и в поселок. Может быть, даже в магазин на перекрестке, когда мы пойдем доставлять продукт. Было ясно, что чем больше я ее буду носить, тем больше греха это снимет с мистера Вайна.
Мистер Вайн спал на стеганом ватном одеяле. Он стелил его на полу в гостиной, отделенной собачьей
