дай бог.
— Да как-то оч-чень уютно под ней, скажу я вам, надежно… и не стоит вашего внимания. А мы тут вот помозговали и решили: а зачем нам, спрашивается, отделишко какой-то, вкладыш рекламный для подтирки, когда можно и нужно агентство… э-э… соорудить, чтоб уж брать если рынок, то большой лапой и прямо за горло? По-забугорному, знаете, реклама — это мотор торговли, а здесь у нас только еще раскачиваются с ней, с печки ноги даже не спустили…
— Решили? — Леонид Владимирович перевел взгляд на Базанова, присевшего на дальнее кресло, и он головой отрицательно качнул — пользуясь тем, что Мизгирь не видит. — Агентство и газета — это, как я понимаю, вещи совсем несродственные. А где средства на него, вы случаем не помозговали?
— Сигизмундыч добро дал, он вперед глядит. Это не колхозников, под ихний навоз, кредитовать, не сделки мелочные, за этим — будущее… — насмешливо выпятил нижнюю губу Мизгирь. — А на дворе-то, между прочим, совсем иное, очень даже новое время, и миллениум грядет великий… не забыли, надеюсь?
— Как можно. А в Москву, знаю, съездили; и уж не диплом ли привезли? Так нас дипломами не удивишь, их теперь на каких только задворках не делают, не выдают…
— Нет-с. Всего лишь от Дергачева легкий привет-с. И просьба непременно передать некоторым, которые опрометчиво думают, что средства на их личных счетах — это их собственность, тогда как они являются, по сути, лишь процентами с нашего общего дела… Собственно, это и передать всенепременно- с. — В неожиданной сейчас и явно показной, усмешливой благожелательности Мизгиря была, оказывала себя какая-то едкая, если не издевательская, струйка… Уж не о счетах ли хозяина речь? — Что я с глубоким удовлетворением и делаю.
— Капитализм отменяется? Вместе с Россией свободной? — встал из-за стола Леонид Владленович, разозленный, и это было понятно по сузившимся без того маленьким и колким теперь глазам. — Далеко заходите… слишком далеко. А ведь не выйдет! Есть, хочу уверить, и выше инстанции…
— Наши? — коротко хохотнул тот, слегка поддернул шляпу на нос.
— И они, между прочим, тоже. Не зарывайтесь, не советую. — Воротынцев прошелся за столом, угнув голову и видимо сдерживая себя; но угрозе холодной дал выйти: — И что за откровенности, в конце концов? С этим не шутят, обязан напомнить.
— Кто не шутит, так это я… да и какому аудитору это напоминать надо? Сам проверяю, контору содержу. А контора пишет… — Это была, пожалуй, ответная по тону угроза в их откровенно обнаружившейся теперь вражде, в самой их пикировке сдержанно-злой, истинная причина которой лежала куда глубже его, Базанова, понимания. Никак не хотелось ее свидетелем быть и, неизбежно, соучастником невольным — к которому, не исключено, обе стороны станут еще и апеллировать… Чего не хотелось, так именно этого. — Ну, что — агентство… Ему-то все равно быть. Есть делишки куда поважней…
— А это уж как правление решит. Правление!
— Решит, не решит — без разницы. Да я и не о том-с. Порученье, впрочем, я исполнил. — Мизгирь лениво встал, два длинных суставчатых пальца поднес к полям шляпы своей, приложил, усмехнулся. — Так что честь имею — с полномочиями вместе. А в бумаги все ж советую заглянуть, у Ивана Егоровича они… Не помешает, уверяю. Да, Дергачеву ничего не передать?.. — И вышел, провожаемый молчанием хозяина кабинета.
— Блефует… — с презреньем сказал Воротынцев. — Вся-то жизнь из блефа, не позавидуешь. Нечему.
— Не могу судить. — Тут не отмолчишься, надо было что-то сказать. — Да и не имею, признаться, никакого желания знать и судить…
— А вы, пожалуй, правы. Себе дороже — лезть в эту грязь, не раз пожалеешь… — Остановился перед окном, сумрачный, тяжелый, невидящим взглядом уперся во что-то перед собой. И встрепенулся, сбросив накативший было морок думы какой-то. — Кофейку? А того пуще — с коньячком? — Нажал клавишу, распорядился, подсел к столику. — Понимаю, вам агентство — это как… собаке боковой карман. Ну, приварок поначалу, да и то пустячный; а потом самоопределятся они, отпочкуются, это ж неминуемо. Раскрутятся и материалы где угодно будут размещать, больше на ТВ и радио — так? Но оставьте бумаги, гляну. Скорее всего, посадить кого-то на это агентство целит, своего… А вас за предлог держит, механика нехитрая. — Помолчал, подбил-подправил пальцем седеющие усы. — А что, если мы вас в наше большое правление… кооптируем? А, Иван Егорович? Ставка и бонусы у нас отнюдь неплохие…
— Меня?! — Опоздала дубленка, подумал он… Дичь подумал, что же еще — а все от неожиданности, да и странности предложения этого. Все опоздало, если уж на то пошло, с самого начала — кроме дочки… — При моей компетенции нулевой в вашем деле? Нет, Леонид Владленович, спасибо. Сами же говорите…
— Жаль, и весьма, я бы на ваш здравый смысл там надеялся… Но опять вы, кажется, правы. — Поднял глаза на секретаршу, выставлявшую с подноса на столик кофейный прибор, конфет коробку, пузатые бокалы и бутылку привычного уже «Наполеона», — ласковые глаза, с теплым прищуром, сказал ей: — Представь, не хочет…
Она ответно — нет, с ответной нежностью улыбнулась ему, а на Базанова с лукавым удивлением глянула, с веселым, впрочем, понимающим; и он тоже понял все, что происходит, произошло уже между этим стареющим мужчиной и ею… что-то трогательное, наверное, как это бывает порой в таких несходных, не сочетаемых ни по внешности, ни по возрасту парах, — что-то выше того и другого…
— Правы, — повторил Воротынцев, перевел взгляд в окно опять. — И ценю ваш отказ не меньше, чем оценил бы согласие. В чем-то и… завидую вам. Ну да ладно, мы друг друга понимаем. Ничего-то девица не знает, да все понимает… так? — сказал он с легким смешком Елизавете, и та зарделась почему-то, смешалась, опустила глаза. — Принеси-ка и себе бокальчик, один-то можно — для бодрости.
Она выпила с ними, отказавшись присесть, так и стояла, покусывая конфету теплыми розоватыми губками, помадой не испорченными, с живостью переводя глаза с одного на другого; а Воротынцев меж тем говорил, досаду свою иронией желчной разбавляя:
— Времена эйфории, порыва единого бездумного к свободе в предании уже… Да и свежо ль преданье, мечтанья толп этих безмозглых? Все протухло, воняет, и как скоро! Демократия наспех в плутократию конвертировалась, золото власти — во власть золота… Старо как мир. Ввели народ в помешательство — и сами обезумели… Видали парадоксалиста? Опасайтесь, на вас у него большой расчет есть, по всему судя. Предложить многое может, за ценой не стоит, но… Но сами глядите. В оба.
— Что значит — цена? — невольно дернул плечом Базанов, хотя оскорбляться-то по каждому поводу во времена оскорбления всего и вся не приходилось. — Я не вещь. А если и вещь, то — в себе… А там цены-ценности другие. Правда же, Елизавета?
— Н-не знаю… Нет, конечно… — Она смутилась опять, растерялась даже — что, так стеснительна? При ее-то внешних данных вроде б не должна, не похоже, такие уверены обычно в себе, самодостаточны — с главным-то, по их убеждениям, козырем… — Другие.
— И ценности подменяются, увы, — апокрифами, стразами. Не отказывайтесь окончательно, Иван Егорович… Нельзя им сдавать дело. Понимаю, вам надо войти в курс — если и не всего, то многого. Войдете, это дело времени, и недолгого. Вот разберемся у себя с очередным парадоксом — и тогда, надеюсь, поговорим. Жить, жизнь вместе переживать нам еще долго, ведь так? Так. А в одиночку это всегда проблематично, тем паче теперь…
— Можно подумать?
— Можно. И сами посудите, как бы я мог это запретить? — засмеялся Воротынцев, переглянулся с Елизаветой. — Да ведь и не хочу же. Думайте. И знайте, что я к вам искренен и на. вас надеюсь. Вот за это еще по единой. А там и за дело пора. Возьмешь у меня, Лиз, — и на часы посмотрел, на каминные, — пару телефончиков московских, соединишь…
Выплыл наверх конфликт. Всплыл в мутных этих водах чужих, да ведь и чуждых ему взаимоотношений малопонятных — во вред делу его, это сейчас Базанов сознавал в полной мере. Потому хотя бы, что принужден выбирать, да нет — загнан в тупик выбора из вариантов двух, человеческих и прочих, какие оба — хуже…
Второй центр силы обнаружился окончательно, и оставаться равноудаленным, лавировать пытаться уже и невозможно, считай, не для его талантов во всяком случае. А не согласился, не принял сторону хоть того, хоть другого — недруг, как самое малое…
