Я, сидя на полу, представлял себе, как Софи писала ответы на вопросы папиной викторины, пока мы с Дэнни были в пабе в тот вечер накануне Рождества, и в эти минуты я почувствовал, что вот сейчас и происходит настоящее прощание с нашим домом, которого я так желал. Я решил взять этот листок с собой, как сувенир на память, и, когда выходил из комнаты, солнечный луч, проникнув сквозь окно спальни, упал на листок бумаги. На секунду, пока на листок падал свет, на нем проступили строки написанного на оборотной стороне. Я замер, внутри у меня все похолодело. Я поднял листок с пола и перевернул его. Это была предсмертная записка Дэнни.
Дорогой Кит!
Мы в течение многих лет обменивались посланиями, оставляя их за зеркалом, и сейчас я решил обратиться к тебе с запиской, которая, я чувствую, будет последней. Я не намерен утомлять тебя долгими объяснениями. Да если бы я и мог объяснить это, то думаю, что не стал бы этого делать. Не знаю, известно тебе это или нет, но я – гей. Кажется странным писать об этом в последнем письме. Я устал от попыток быть тем, кем я в действительности не являюсь, и у меня нет уже сил стать другим.
Береги себя, Кит. Только ты всегда был для меня семьей.
Я перечитал записку не менее пяти раз. Лицо мое было мокрым от слез. Я пытался представить себе, что делал Дэнни той ночью, после того как я пошел спать, как он на цыпочках пробирался в комнату, а мы с Люси в это время спали. Значит, это не был стук в нашу дверь; это был стук захлопнувшейся двери спальни, когда он выходил. Это открытие меня не разозлило; и, думая о нем, я не начал мысленно ни обзывать его, ни проклинать.
Сад был залит ярким солнцем. До меня доносилось чавканье лошадей, жующих траву за изгородью на лугу, которого никогда не касались колеса фермерского трактора. Я сел на скамью позади розового куста. Эту скамью мы называли папиной западней и в былые времена раскладывали на ней весь наш зверинец. Ветерок, дувший из низины, ворошил мои волосы, а я незримо чувствовал присутствие Дэнни рядом с собой. Я вслух сказал, что больше не смогу прийти сюда, потому что дом продан. Я сказал Дэнни, что предложил Люси выйти за меня замуж и что она согласилась. Я сказал ему, что буду беречь себя. Затем я достал из кармана джинсов колоду карт. Вместе с картами из кармана выпало письмо Дэнни. На почве, покрытой переплетением корней розовых кустов, оно казалось каким-то чужеродным предметом, напоминающим могильную плиту над усыпальницей. Я не поднял его с земли. Я перетасовал карты, закрыл глаза и сказал, обращаясь к Дэнни, какая карта упадет на землю, такой и будет мое будущее. Я сказал, что никогда больше не буду снимать колоду. С этого момента только я буду принимать все решения. Усилием воли я представил себе лицо Дэнни: его влажные карие глаза, его рот со слегка опущенными углами. Я представил себе, как он, обхватив меня за плечи, прижимает к себе, дабы показать, что все еще может меня побороть, а потом вынул из колоды карту и бросил ее на землю. Карта легла рубашкой вниз вплотную к записке. Это была карта Дэнни – пятерка треф. У меня и в мыслях не было, что такое может случиться, – я ожидал, что выпадет карта Люси.
Я захватил из подвала резиновые сапожки Софи, о чем она просила, и подумал о том, что неплохо бы выкопать несколько побегов розового куста, чтобы посадить их в крошечном палисаднике перед нашим домом в Илинге. Это будет частицей нашего прежнего дома, частицей прежнего меня и прежнего Дэнни. Ухватив правой рукой снизу один из побегов, я сразу же почувствовал, как в ладонь впились шипы, и понял, что, если мне и удастся выдернуть побег, мои руки будут в кровь изодраны шипами. Внезапно я вспомнил, что в машине осталась старая перчатка Дэнни. Я даже рассмеялся, представив себе Дэнни, хлопающего себя по лбу со вздохом «Да-а-а», как если бы он проделал все это, а я все еще тугодумствовал бы над тем, как это сделать. Я надел перчатку и, ухватившись за стебель, одним рывком вытащил его из земли.
«Грандж Гро» и Бич-роуд разделяют всего несколько миль по шоссе на Эйлсбери. Я решил, что могу заехать и туда, раз уж я оказался здесь. Я впервые вернулся в Эйлсбери с тех пор, как мы переехали отсюда, и, хотя это произошло всего две недели назад, для меня это было уже далеким прошлым. Каждое здание, каждый поворот дороги вызывали в памяти воспоминания о «Бакс газетт», Люси или Дэнни. Вот подвальчик, куда мы часто наведывались откушать кебаб, и я написал очерк о хозяине этого заведения, который утверждал, что именно он первым во всей Англии стал готовить вертикальный кебаб. После того, как очерк был напечатан, нас постоянно кормили за счет заведения, да еще и поили восхитительным турецким лагерным пивом. Паб «Большая медведица», куда мы часто заходили поиграть, бар «Колокол», где мы отмечали мой двадцать четвертый день рождения. Здание страховой компании «Экуитэбл лайф» с ромбовидными голубого стекла окнами, откуда Дэнни поперли за хищение канцелярских принадлежностей; железнодорожная станция, на которую Дэнни ездил на своем велосипеде без тормозов, чтобы сесть здесь на поезд, идущий в Чалфонт; многоэтажный дом, из окон которого мы бросались в прохожих яйцами; ресторан, в котором мы с Люси впервые сговорились о том, чтобы использовать вымышленные цитаты в интервью. И конечно же, мне довелось проехать мимо того самого дома на Тринг-роуд, который за прошедшее время совершенно не изменился: та нее самая черная дверь, те же самые тюлевые занавески, ящик для мусора с выведенным на нем номером 76, стоящий в углу палисадника. Проезжая мимо дома, я притормозил, но не остановился.
Входная дверь клиники была заперта, и я позвонил. Один из добровольных помощников пошел за начальницей клиники, миссис Беверли, но когда она пришла, то сказала, что Дэнни с сегодняшнего дня не находится в клинике – он в составе группы пациентов переведен в Хедвей, в нескольких милях отсюда.
– Он пробудет там две недели, – пояснила она. – А разве вы об этом не знали?
Я сказал, что был в отъезде, и она, посмотрев на мой убывающий загар, кивнула головой и объяснила, как добраться до Хедвея.
Опознать это заведение снаружи было непросто. Оно не выглядело ни как клиника для душевнобольных, ни как обычная больница – это было самое заурядное здание, расположенное в самом заурядном тупике. Ни на фасаде, ни около не было никаких вывесок с информацией о том, что находится в этом здании – лишь на маленькой доске размером с автомобильный номерной знак, укрепленной над входной дверью, черным по желтому было написано «Хедвей». Я отъехал немного назад и припарковался рядом с гаражом, около которого стояли трое мужчин с зажженными сигаретами. Их открытые пристальные взгляды, обращенные ко мне, не оставили сомнения в том, что я приехал туда, куда надо.
Тейлор, первый, с кем я заговорил, был пациентом с черепно-мозговой травмой. Пол, волонтер, провел меня внутрь. Когда мы вошли в вестибюль, вдруг передо мной внезапно возник Тейлор, сидя в своем кресле-каталке. Кресло было воронено-черным, на одном из подлокотников была укреплена рукоятка управления, манипулируя которой Тейлор управлял своим транспортным средством, как опытный пилот вертолета, заставляющий повиноваться огромную машину, двигая лишь одним пальцем. На боку кресла красовалась прикрепленная к сиденью желтая картонка, на которой было выведено: «У меня есть еще и «порше». Прочитав надпись, я рассмеялся.
В углу в вестибюле стоял большой чайный автомат, возле которого крутилось множество людей. Из комнаты, расположенной по правую сторону коридора, по которому мы шли, слышались звуки игры в пул. Мы прошли мимо группы людей, сидевших вокруг большого стола, как в школьной столовой. Они ели, доставая еду пальцами из пакетов, а сквозь стеклянную перегородку позади я разглядел двух мужчин, раскрашивающих коня-качалку. Мне казалось, что я попал в молодежный клуб.
Тейлору не терпелось узнать, откуда и зачем я приехал сюда, а когда я сказал, что приехал навестить моего брата Дэнни, он засмеялся и, помчавшись прочь на своем кресле, закричал что есть мочи: «Золотая рыбка, твой брат приехал!»
Дэнни был в комнате, где играли в пул, и дожидался своей очереди. За столом с ним сидели еще двое больных, Люк и Джим. Когда я вошел, Дэнни меня не узнал, и Тейлор помог ему справиться с затруднением.
– Золотая рыбка, это же твой брат, – сказал он, и Дэнни, скосив глаза, посмотрел на меня сбоку; на его лице появилось подобие улыбки, и он подошел ко мне. Он неуверенно протянул мне руку, которую я сразу пожал. В следующий момент я уже прижимал к груди его голову, а Дэнни одной послушной рукой обхватил мою голову.
– Держи меня крепче. Вонзи мне в голову пальцы, – сказал я, и он послушно исполнил мою просьбу.
– Это брат Золотой рыбки, – донесся до моих ушей голос Тейлора, обращавшегося к Полу, вошедшему вслед за нами в игровую комнату.
