муссонный дождь по пальмовым листьям… И чем мы его теперь будем кормить?.. Он вроде меньше ростом стал, сухой стал, жесткий, как ящерица, совсем другой… Зачем мы целый год без него жили? Наверное, так нельзя: целый год… Родные люди должны все время видеться… И почему он не рассказывает нам ничего? Боится, что не будем его слушать? Люди теперь не любят слушать рассказы о путешествиях, торопятся скорее о себе рассказать, но то ведь просто люди, а то — мы…»
Он вспомнил, как хвалился своими успехами на водительском поприще, и вспотел от стыда. Зачем? Как глупо… Кофе сбежал, и Игорь, обжигая пальцы, стал вытирать плиту тряпкой, прислушиваясь между тем к доносившимся из гостиной голосам. Судя по Нинкиному смеху, разговор был веселый. «А может быть, не надо все усложнять? Костя приехал в отпуск, все просто, какие проблемы? Так хорошо он сказал: „Голуби вы мои…“ Наверное, потому, что рядком сидели. Нет, он нас любит, мы не кажемся ему странными, и он совсем не другой. Мы просто немного друг от друга отвыкли, это пройдет. Наверное, мешает знание, что он еще сегодня был там… и видел то, чего мы никогда не увидим».
«Посмотрим, — решил наконец Игорь, разливая по чашкам кофе, — что он мне скажет, когда я войду. Если спросит, как я учусь, или скажет, что я повзрослел, вырос, — значит, верно, он стал другим… и химия у него, значит, другая, и неизвестно, о чем с ним разговаривать… и что готовить сегодня на обед. А может быть, еще так: „Ого, кофеек!“ И начнет потирать руки. Значит, не Костя, значит, всё».
Из гостиной раздался пронзительный визг; так развлекаться могла только Нина-маленькая. Игорь нахмурился: зачем это ей? Год назад, когда Костя уезжал, она не была еще такая толстая и ученая. С подносом в руках Игорь вошел в гостиную и остановился посреди чемоданов. Костя носил Нину-маленькую на руках, а она, крепко обняв его за шею, визжала, как год назад, как два, как три года назад.
— Перушко мое! — смеясь, говорил Костя. Он не забыл (а Игорь знал понаслышке), что в детстве сестра смешно произносила это слово: «Перушко».
Жилистый, щуплый на вид, Костя без труда подбрасывал Нинку на руках. Отец, зажав в зубах сигарету, смеялся, а мама стояла рядом, беспомощно взмахивая руками, и вскрикивала:
— Разобьешь мне ее! Разобьешь! «Наверное, он делает это специально, — подумал Игорь, — чтобы показать ей, что она не так уж толста».
Наконец Костя бережно поставил Нину-маленькую на ноги (она вся раскраснелась и стала почти симпатичная) и, повернувшись к Игорю, сказал:
— Смотри, киба-дача!
Встал в позу каратиста и, резко вскрикнув «кийя!», подпрыгнул и выбросил ногу вперед. От неожиданности Игорь расплескал кофе, а на лице его, он чувствовал это, появилась улыбка облегчения: нет, Костя вернулся Костей, хоть ты вокруг света его посылай.
— Что, лихо? — довольный его реакцией, сказал Костя. — Погоди, научу. Хоть пояса у меня и нету, но все равно. Меня сам Ши Сейн тренировал.
— Дикарство какое-то, — неодобрительно заметила мама. — И ты там скакал?
— Со страшной силой, — подтвердил Костя, принимая у Игоря поднос с чашками. — Целыми днями.
— А я вот слышала, это каратэ — подсудное дело, — сказала мама. — На учет в милиции надо встать.
— Обязательно встану, — ответил Костя.
Снова чинно присели, каждый с чашкой в руках.
Костя был уже без пиджака, в рубашке с короткими рукавами, и незаметно было, чтоб он мерз.
— А этот Ши Сейн, — с жгучим любопытством спросила мама, — он что, женился наконец или все еще так гуляет?
— Нет, не женился, — ответил Костя, отхлебнув кофе. — Ушел в монастырь. Все были удивлены.
— Да что ты, — проговорила мама, — неужели монахом сделался?
— Конечно. В оранжевом балахоне меня провожал. Обрился налысо, все как положено.
— С чего это вдруг? — недоверчиво улыбаясь, спросил отец. — Такой здоровый…
— А в отпуск ему все равно делать нечего, — объяснил Костя. — Решил заняться медитацией… ну, в смысле углубиться в самого себя. Подумать о смысле жизни, что ли.
— А невеста? — не унималась мама.
— Невеста, говорит, подождет.
— И что же, после дождей его отпустят? — поинтересовался отец.
— Ну, разумеется. У них это дело свободное. Поссорится муж с женой — прощай, говорит, на месяц ухожу в монастырь.
— Здорово! — Отец засмеялся. — Вот бы нам.
— Да нет, — сказал Костя, — ты бы не согласился. Каждое утро надо милостыню собирать.
— Вот чудеса! — удивилась мама. — И Ши Сейн собирает? Такой важный?
— Важному больше подадут.
Сказав это, Костя вдруг повернулся к Игорю и, положив руку ему на колено, посмотрел в глаза.
— Ну? — проговорил он. — Что такое? Проще надо, Гошка. Еще проще. Еще.
У него были серые глаза, серо-рыжие, умные, понимающие, с мелкими морщинками в уголках. И под его пристальным взглядом Игорь почувствовал себя и в самом деле «заунывным дебилом».
— Вот так, — удовлетворенно сказал Костя. — А теперь займемся баулами.
Через несколько минут на полу уже тяжело перекатывались зеленые и желтые кокосы, каждый аккуратно отштемпелеванный той же печатью, что и стручок. Рядом млели грозди бананов, таких Игорь еще никогда не видал: маленькие желтые, как огурчики, мощные зеленые, плоские темно-красные… Одна за другою из «баулов» появлялись раковины, большие и маленькие, радужные и матовые… коралловые ветки, древесные корни причудливой формы, разноцветные птичьи перья. В комнате запахло пряностями и цветами.
Растроганная мама держала, прижимая к груди, связку перламутровых ложек совершенно сказочной красоты. Отец озабоченно раскладывал на столе резные курительные трубки из черного, красного, желтого и розового дерева, каждая в отдельной, аккуратно склеенной коробочке. Нина-маленькая, стоя у зеркала, примеряла коралловые бусы, а на спинке стула висело еще полдюжины разноцветных, белых, пестрых и розовых.
— А это тебе. — Костя протянул Игорю что-то небольшое, завернутое в рыхлую, как вата, бумажку. — От одной андаманской красавицы, она в тебя заочно, по фотографии влюблена. Забавный прибор, я с ним чуть ли не месяц играл. Так и не понял, в чем хитрость.
Игорь пробормотал «спасибо», осторожно развернул. На ладони у него лежала белая крохотная (с детский кулачок) статуэтка: сидящий, скрестив ноги, благодушный лысый толстяк, вырезанный из гладкого полупрозрачного камня.
Сказать по правде, Игорь был несколько разочарован: на что ему эта дамская безделушка?
Все столпились вокруг него, рассматривая «прибор».
— Старинная вещь… — проговорил отец, раскуривая темно-вишневую трубку. — В музее надо показать.
— Это Будда, — уверенно сказала Нина-маленькая, Костя покачал головой.
— Нет, это бог веселья. Смотрите, как улыбается.
И правда, по лицу божка блуждала бессмысленная и в то же время хитроватая улыбка.
— А что, действительно от красавицы? — ревниво спросила мама, ее этот вопрос интересовал больше всего.
— Они там все красавицы! — ответил Костя. — Вообще замечательно красивый народ. И добрый и смешливый. А эта женщина, она торговка, продает орхидеи на индийском рынке, живет в горах, за Шитангом, на самой границе, и приезжает в Каба-Эй раз в неделю… так вот, она еще и колдунья, вещунья, что ли, не знаю, как объяснить. Когда Шитанг разлился, мы оказались на том берегу, ну и гостили у нее четыре дня…
Костя умолк и опять провел рукой по лицу, как бы смахивая паутину. Никто этого не заметил, кроме Игоря: все были поглощены созерцанием божка.
— А хитрость-то где? — спросил отец.
— Хитрость? — Костя усмехнулся. — А вы спросите у Игоря. Гоша, ты ничего не чувствуешь?
