Делая вид, что доделываю плакат, я писал записку человеку, стоявшему от меня в нескольких шагах: „Мы встретимся в Москве“. Лейтенант стоял рядом и смотрел, как я собираюсь. Вадик притворился работающим, а сам тоже торопливо выводил что-то на клочке бумаги. Он торопливо сунул мне в ладонь заветный клочок. Свой я оставил на столе.
Удаляясь от домика, я слышал отрывистые стуки молотка, наверняка бившего по стенам — просто так. Ярко светило солнце, я шел вровень с лейтенантом. В последний раз я глянул на оставшиеся позади кусты или маленькие деревья, в гуще которых я разглядывал Кассиопею. Лейтенант думал о своей жене и детках. Он торопился проводить меня и пойти домой. Его ночное дежурство кончилось давно. Встреча с женой была у него впереди. У меня же всё осталось сзади. Каждый был счастлив по-своему…
Клочок бумаги я развернул по дороге. На нем было написано примерно то же, что и на моем. Мы встретимся! Мы обязательно встретимся…
8. Олег
Человек, приехавший за мной, оказался старшим лейтенантом Красновым, довольно милым и обходительным дядькой. Помимо меня, он прихватил из Печей Вовика, младшего сержанта. Спросил меня, почему я без лычек. Я ответил, что видно, не судьба. По дороге на станцию наш свежий шеф рассказывал о новом для нас месте службы, расписывал все его прелести, обещая, что мы будем там кататься, как сыр в масле, и что вообще нам страшно повезло. Я про себя решил кататься в вазелине, на худой конец. Бедные люди в новой части! Они еще не знают, насколько им повезло со мной.
Ехать нам пришлось через Минск, так полюбившийся мне чудный город. Приехав в столицу Советской Белоруссии, мы взяли билеты на ночной поезд. До его отправления оставалось часов десять, и Краснов, имевший квартиру и родителей в Минске, решил поехать к себе в гости. Нас он с собой не позвал. Выбрав для нас красивое местечко на берегу искусственного водоема, он удалился, обещав вернуться часов через шесть и оставив свой телефон — так, на всякий случай. Мы с сержантом развалились на берегу и загорали, благо солнце было еще высоко.
Вовик не вызывал у меня никакого влечения, поэтому я решил всецело отдаться Солнцу. Пролежав пару часов, мы проголодались. Достав скромные запасы, состоявшие из разных законсервированных каш с мясом, принялись за их поглощение. Это занятие прервал симпатичный паренек, который подошел к нам и попросил закурить. Даже если бы у меня была последняя сигарета, я бы и ее отдал этому лапочке. Он присел к нам и начал участливо расспрашивать о нашей, на его взгляд, нелегкой жизни. Вскоре он предложил скинуться на пару бутылок водки. Денег у нас не было, поэтому мое жгучее желание выпить с мальчиком на брудершафт рисковало остаться неисполненным. Явно не получив удовлетворения, мальчик убрался восвояси. Аппетит у меня пропал окончательно и бесповоротно. Уж больно хотелось хлопца! И он появился снова, но уже со свитой. Его окружение, состоявшее из трех мужиков жутко натурального вида, мне сразу не понравилось. От мальчика снова последовало предложение выпить, от нас — всё тот же вежливый отказ. Двое мужиков подсели ко мне и начали говорить о том, какие мы гады и сволочи, так как служим в поганой Красной Армии. Я им в душе не возражал. Разве что сволочью себя не считал. Я был просто дурачком, не сумевшим вовремя откосить. Произнеся гневную тираду, один мужик захотел сорвать с меня погоны. Их я тоже не любил, но что-то заставило меня воспрепятствовать этому. От второго я тут же получил удар ногой в лицо.
Единственное, что я запомнил — это то, что я схватил початую банку с кашей и залепил ею понравившемуся мне мальчику прямо в ухо. Дальше наступила легкая летаргия. Первой мыслью после того, как я очнулся, было желание как-то воспользоваться этим недоразумением. Вовик, который сразу смылся, уже сидел рядом. Народ, который поначалу купался, как ветром сдуло. Все посмывались, заразы! Хоть бы один догадался вступиться за бедных защитников Родины, которые не могли защитить себя!
Мы позвонили Краснову. Тот мигом примчался. Увидев расцветавшие разноцветные фонари на моей физиономии и разбитый нос, он понял, что неприятностей от начальства ему не избежать. Я сказал, что никуда дальше не пойду: у меня сотрясение мозга и еще что-то — сейчас уже не помню, что тогда выдумал. Намек на то, что мне нужно в госпиталь, Краснов понял прекрасно. Уже через полчаса меня оформляли в приемном покое. Оказалось, что дядьки настолько не любили Красную Армию, что действительно сломали нос. Правда, слегка, но для госпиталя большего было и не нужно.
Определили меня в отделение, где как бы лечили носы, уши и горла. Несколько дней я не высовывал своего сломанного носа из палаты, предпочитая лежать на кровати и набираться сил. Но вскоре я почувствовал острую необходимость трахаться, и это заставило меня выйти на промысел. Быстро вспомнив маршрут, по которому мы с Аликом совершали моционы, я стал накручивать круг за кругом, стараясь узреть что-нибудь подходящее. Ничего хорошего не попадалось, и я пошел в гости в родное кардиологическое отделение. Нашел там кучу знакомых. Они, выслушав рассказ об агрессии народа против армии, пожалели меня и искренне возмутились нравами нынешней молодежи. Моральная поддержка мне тоже была необходима, и из кардиологии я уходил в хорошем настроении.
То, что я искал, оказалось под самым носом — даже ходить никуда не надо было. В соседней палате лежал прелестный мальчишка. Блондин. Вообще, как нетрудно догадаться, страсть к блондинам была моей хронической болезнью. В его палате стояли шахматы. Я и зашел, дабы попросить их на вечер. Ему явно было не до шахмат. Просто они всегда там стояли. Накануне мальчику сделали операцию на горле — гланды вырезали. Благо, он уже разговаривал, и я узнал, что его зовут Борькой. Милый какой… Стройный. С красивым телом и широкими плечами — почти мужчина. Я не рассчитывал привлечь его своими внешними данными. Перевязанный шнобель у кого хошь отобьет всякое желание вступать с его обладателем в половой контакт. Я предпринял попытку найти общие интересы, и мне довольно быстро удалось это сделать. Боря болел за футбольный „Спартак“. Вот как раз на почве фанатизма к суперклубу я и решил его развратить. Мои только что выдуманные рассказы про футболистов и их личную жизнь произвели на провинциала огромное впечатление. Я с удивлением для себя отметил, что, оказывается, лично знаю всех игроков, и к тому же часто обедал с ними в ресторанах. Не понимаю, каким наивным надо быть, чтобы всерьез воспринять этот бред! Дальше — больше.
Убедившись, что я целиком и полностью владею Борькиным вниманием, я сел на своего коня. Без тени пиздежа в глазах я утверждал, что почти все игроки его любимой команды — гомосеки. Боря удивился, и в его глазах я впервые прочел недоверие ко мне. Пришлось рассказывать еще несколько свежевыдуманных басен о том, как я был свидетелем, а иногда, черт возьми, и участником актов мужеложства с участием футбольных звезд. После того, как я убедился, что лапша плотно сидит на его ушах, смело спросил: смог бы он отдаться кому-нибудь из своих кумиров? Печать удивления не коснулась моего собеседника, и он не сказал „нет“.
После ужина и переклички я пришел в его темную палату. Борис лежал, видимо, переваривая только что съеденную манную кашу и мою обеденную лапшу. Я сел на краешек кровати, провел рукой по его волосам и сказал, что я его хочу. Борька притворился спящим, желая хоть таким образом оставить свою совесть чистой. Я осторожно, чтобы не помешать как бы спящему, приподнял одеяло и засунул в образовавшееся пространство голову. Его агрегат, достаточно сносных размеров, оказался наготове. Тихонечко я погрузил так страстно желаемую конфетку в рот и стал делать то, что делает любой ребенок, когда ему дают леденец на палочке.
Ужасно неудобно было работать. Через повязку вокруг носа воздух не проходил, а ловить кислород ртом не представлялось никакой возможности. Вскоре мне это надоело. Скинув с себя штаны, я взгромоздился на Борьку. Приподняв его голову, вогнал ему по самые гланды. Вернее, дальше, так как гланды вырезали. Малыш аж взвыл от боли! Освободив рот, обрушил на меня поток ругательств. После приказал становиться раком. Его приказ был с радостью исполнен, и я снова почувствовал инородное тело в конечном пункте переваривания пищи. То ли от злости за причиненную боль, то ли от сильного желания, он кончил моментально, после чего завалился на кровать — устал. А вот до этого мне не было никакого дела. Я перевернул его на живот, и мой корабль оказался в территориальных водах чужого государства. Плавал он там тоже не очень долго, но мне настолько понравилась лояльность пограничников, что я еще два раза нарушил международную конвенцию. Уставший и полностью удовлетворенный, я побрел в свою соседнюю
