пидара, который сам себя зарезал. Хотел, наверно, у кого-нибудь пососать, да на кой черт он кому нужен… Каким образом он нашел холодное оружие на гауптвахте, никто не знал. Свинья везде грязь найдет. Пидар тоже.
Да, это был он, Олег. Я узнал его по описанию парня, который „помогал его разгружать“. Это был конец. Я не помню, что я делал. Помно только, как заломили руки, и голос дежурного врача: „Что, служить надоело? К мамке захотелось?“
…Туман. Открываю глаза и ничего не вижу. Только туман. Я иду по тоненькой ниточке, не видя ее. Шаг влево — и я полечу в пропасть. Шаг вправо — аналогично. Я нащупываю ниточку пальцами ног и, едва удерживая равновесие, медленно иду дальше. Миллиметр за миллиметром. Подо мной не вода — раскаленная лава. Или смола. Да, точно — смола. Гадкая, склизкая, противная… Постепенно я начинаю понимать, что упасть легче, чем дойти до конца. Шаг в сторону — и не надо больше страдать. Малюсенькое движение в сторону… Сколько еще идти? Метр? Два? Сто? Тысячу? А тут только малюсенький шажок в сторону… Ветра нет. Или он есть? Да, ветер сильный. Я начинаю раскачиваться. Порывы ветра всё мощнее. И зачем я иду вперед? И кому это нужно? Никому. А ветру нужно, чтобы я не дошел. Он должен сделать всё, чтобы я упал. И он становится сильнее. Бьет порывами, хлещет прямо в лицо, рвется в уши, обдувает затылок, налетает с разных сторон. Впереди — туман. Сзади тоже. Но ведь за мной было что-то? Откуда-то ведь я иду?! Ведь когда-то я стоял на земле? Твердо стоял. А теперь — тонкая нить, связывающая меня и… А может, я не сварюсь заживо, когда упаду? Вот возьму и поплыву по кипящей смоле. Нет, даже если до чего-то доплыву, смолу с себя я никогда не смою. Значит, надо дойти — ведь когда-нибудь должен быть конец?! Ведь нет ничего бесконечного? И эта нить кончится, и я ступлю на твердь. Ведь что-то держит нить с того конца? Не туман же держит ее… Но пока я даже этого не знаю. Впереди лишь туман…
Очнулся я в своей кровати под капельницей. Заботливый доктор переусердствовал со снотворным, и я проспал почти двое суток. Он объяснил мою истерику недавним сотрясением мозга. Борька за это время приходил несчетное количество раз. Вот и сейчас он передо мной. Никого больше. Он целует меня в губы. В его глазах я вижу только похоть. Неужели и он — животное? Тогда кто же я? Господи, ну когда же всё это кончится?!
Я прогоняю его. Навсегда. Если он не дурак, то больше не придет. Капельницу снимают. Руку жжет очень сильно. Всё тело горит. Слабость в ногах неимоверная. Еле-еле поднимаюсь. Держась за стену, иду в туалет. Затягиваюсь сигаретой, невзирая на строгий приказ начальника отделения не курить в туалете. Черт с ними, пусть выписывают. Я хочу боли. Я хочу, чтобы мне было очень больно. Стряхиваю пепел и начинаю тушить сигарету об руку. Мне больно. Мне хорошо от боли. Сигарета гаснет. Я прикуриваю снова. И опять пытаюсь погасить ее о руку. Удается. Медленно сползаю по стене и ухожу в туман…
Оказывается, я еще не умер. Больше того, мой мозг работает хорошо. Я всё помню, хотя надо это поскорее забыть. Ко мне приходит военный прокурор. Грозит возбудить дело за членовредительство. Я ржу, как идиот, и показываю больную руку, убеждая дядю, что это вовсе не член. Тот мне еще пригодится — зачем же мне ему вредить? Я подписываю бумагу, гласящую о том, что мне вынесено прокурорское предупреждение. Если я опять займусь членовредительством, меня посадят. Ну сколько раз можно говорить одно и то же?! Дядя уходит. Наверно, за дверью крутит пальцем у виска. Ну и пусть. Сам дурак!
Через три дня за мной приехал прапорщик из моей новой части. Пухлый такой прапорщик. Я уже приходил в себя. Отметил, что в моем новом месте службы должны неплохо кормить, раз он такой упитанный. Ему отдали все мои документы, так ничего и не сказав о моих выкрутасах и не отразив это в бумагах. А может, просто забыли — торопились от меня поскорее избавиться. Я и не возражал. Хотелось поскорее смыться отсюда и больше никогда здесь не появляться. Прапорщик даже попросил меня идти помедленнее. Но ноги несли меня. Скорее за ворота! Куда угодно, только не сюда, хоть в жопу к этому толстяку. А он, кстати, совсем не дураком оказался. Смекнул, что нельзя меня оставлять без присмотра. Хотя нет — это ему начальство подсказало. Сам бы он до этого не додумался.
Опять до поезда была куча времени. Мы бродили по минским магазинам. Разумеется, он нагрузился продуктами. Вот чему я не удивился — так этому. Предложил мне понести сумку, на что я ответил отказом и пригрозил умереть под тяжестью ноши. Он чертыхнулся, навешал сумки на все свои конечности, и мы отправились на вокзал.
Поезд напоминал черную порнуху на колесах. Вагон, естественно, общий. Народу — полно. Едва успел занять полку, предназначенную для багажа. Пыли там было больше, чем жира у моего конвоира. Пару раз чихнув, я устроился поудобнее. Рано утром надо было вставать. Неужели с завтрашнего дня я непосредственно буду служить Родине? Не хотелось верить в эту бравую чушь. Уж я-то найду возможность уклониться от исполнения священного долга. Кому я должен — всем прощаю. Так говорила моя бабушка.
А с Борькой я всё же попрощался, когда ходил на склад за своей формой. Он догнал меня и попросил уделить ему пару минут. Он действительно влюбился в меня. Спрашивал, что случилось, что он сделал не так. Пришлось сказать, что я тихий шизофреник, и это был один из приступов. На самом деле он мог быть моим только на одну ночь. Одноразовый, как презерватив. Своим признанием я сделал ему больно. Но я не мог поступить по-другому. Он обиделся. Ушел с ожесточенным сердцем. Прости меня, Борька! Если бы ты всё знал, надеюсь, понял бы. Ты хороший, но мы с тобой слишком разные. Как синус с косинусом, хотя оба тригонометрические. У тебя еще будет любовь — к девушке, женщине. Ты не педик, ты просто дурачок. Похотливый дурачок. И не моя вина в том, что ЛОРовские медсестры не отдаются. Надеюсь, ты на меня не в обиде.
„Ку-ку, подъем! — прокуковал толстяк. — Одевайся быстрее, мы проспали. Сейчас выходим“.
А я и не раздевался.
9. Химиотерапия
Мои изящные ножки в уродливых сапогах впервые шагнули на землю Гродненской области. Вернее, сначала они ступили на платформу города Волковыска, что, впрочем, монопенисуально. Было еще темно, лишь по очертаниям домов я понял, что городок маленький. Хороший такой, спокойный. Даже странно было, что здесь тоже может быть армия. Хотя в пять утра и Москва бывает спокойной. Мы пошли вдоль железной дороги. Красиво всё-таки! Впереди огоньки. Красные в основном. И синие. Это для поездов. Хоть бы один для меня — голубой! Хотя я и не думал об этом. Куда больше меня занимало обустройство на новом месте. Надо бы поскорее убедить командира в том, что я, мягко говоря, не совсем здоров. Чтобы он с самого моего появления не испытывал никаких иллюзий. А то ведь еще и работать заставит. Толстяк, как когда-то Краснов, расписывал прелести нового места службы. Солдат и сержантов там было только двенадцать, да и то вместе со мной. Плюс двадцать с лишним офицеров и прапорщиков. И еще двенадцать тыщ солдат запаса. Но они в запасе — значит, их не имеет место быть. Как бронепоезд на запасном пути. И всё это — дорожно-комендантская бригада. Так, я уже не связист. Вот это новость! Но мне всё равно. Я здесь долго не задержусь. Госпиталь по мне плачет. Горючими слезами! Только не минский. Я спросил у борова, как у них насчет медицинского обслуживания — госпиталь, например, есть ли поблизости? Есть, родимый, как же ему не быть, раз меня сюда привезли. Хочу! Скоро буду. Не скучай, дорогой.
От этих мыслей мне стало совсем тепло на душе. Я даже не сразу заметил, что мы уже входим в калитку, открывшую для меня вид на мое новое место жительства. От вокзала — минут пять ходьбы. Ага, можно будет поживиться в вокзальном буфете. Я ж без сладкого не могу защищать Отчизну. Я ж без сладкого, как этот толстяк без того, что он вчера накупил. И какой же из него защитник? Упасть со смеху можно! Защитничек… Впрочем, и я не лучше. Зато без живота.
Территория части оказалась компактной и ухоженной. Мило всё так. Даже в сумраке видно, что здесь можно неплохо отдыхать. Ну, и служить заодно. Мы пошли по направлению к двухэтажному штабу. Толстяк постучал в запертую дверь, и вскоре из нее показалась заспанная харя дежурного по части, старшего прапорщика. Осмотрев меня с сапог до фуражки, дежурный торжественно объявил, что он и есть мой непосредственный командир. Не-ет, лейтенант в „учебке“ был намного лучше — интеллигентней хотя бы. А от этого мужлана со стойким запахом перегара можно было ожидать любой мерзкой выходки. Он стал участливо интересоваться моим самочувствием: зажил ли нос?.. И всё в этом духе. Я поблагодарил его за
