Данилевский следил за напряженной беседой, но ни слова не понимал из их разговора и пока что не чувствовал страха. Выбрав мгновение, когда в беседе образовалась пауза, посол, пожимая плечами, с сомнением произнес:
— Господин Лихарев, спросите у визиря, может, уже и нет смысла ждать подписания договора из-за явного уклонения хивинского правительства? Если так, то русское посольство выедет из Хивы завтра же.
Сергей перевел сказанное Данилевским. Юсуф-мехтер опустил глаза, и уголки губ его дрогнули:
— Все беды происходят от молодости, ак-паша. Новый наш хан молод и неопытен. Из-за его нетвердого ума произошли разногласия среди придворных. Кто знает, чем они кончатся?
— Юсуф-ака пытается сыграть в дурачка, — пояснил Данилевскому Сергей. — Но в общем-то ясно — угроза расправы не исключена. Давайте действовать решительней... Мехтер-ака, — обратился он к Юсуф- аге, — собери к себе главных сановников сейчас же, немедля ни минуты. Завтра может быть поздно. Разреши, я соберу к тебе тех, кто настроен против русских. Кроме шейха. Этого убеждать бесполезно. Поверь мне, Юсуф-ака, сейчас ты один можешь решить, в какую сторону катиться колесу истории. Погибнут русские в Хиве — колесо истории покатится вспять; уедут они живыми, с договором о мире и торговле, — колесо стремительно покатится вперед... Вели, мехтер-ага, немедля собрать любителей казни, надо переубедить их.
— Иди! — Юсуф-ага взмахнул широким рукавом халата, и Сергей мгновенно сбежал вниз по лестнице.
Юсуф-мехтер, оставшись один на один с Данилев ским без переводчика, растерялся, явно не зная, как себя вести.
— Ак-паша, ешь-пей, а я пойду свершу пятый намаз, — сказал он и удалился в другую комнату.
Посол сидел, оглядывая пустую комнату, освещенную четырьмя свечами. Ковры на стенах, ковры на полу, коврики на сундуках и тахте. Ковровая скатерть под чайниками и вазами с фруктами. Подождав немного, может, кто-то войдет, Данилевский потянулся к виноградной кисти и стал отщипывать крупные черные ягоды. Отправляя ягоды в рот, думал с досадой, до чего же злобен и несправедлив мир, а все это идет от глупости и невежества. Размышляя, гость почувствовал усталость, подтянул к себе тугую атласную подушку и облокотился. Вспомнился ему Петербург, бал у галицкого князя Недзведцкого. Всплыло перед глазами лицо дочери князя. Вспомнив ее и вызвав воображением прелестный образ княжны, он ощутил ее всю — легкую, почти воздушную, в мазурке. В глазах зарябил паркет танцевальной залы... Данилевский положил голову на подушку и уснул.
Он не знал, сколько проспал, но проснулся от множества голосов. Ханские амалдары говорили между собой и посмеивались. Данилевский вытянул из кармана часы, бросил взгляд на циферблат и удивился: «Без четверти час!» Его охватило чувство признательности к Сергею: «Какой недюжинной властью надо было обладать, чтобы среди ночи, в зимний день, поднять хивинских министров и привезти сюда!»
— Господин подполковник, вы чародей... вы совершили чудо... Спасибо вам, — выговорил Данилевский, застегивая верхнюю пуговицу на мундире.
— Одной благодарностью вам не обойтись, — усмехнулся Сергей. — Придется раскошеливаться. Черта-с два они бы соскочили со своих постелей, если бы я им не сказал, что русский посол приглашает на беседу и будет раздавать подарки. Так что будьте щедры, как н прежде, а в слове тверды, как кремень!
Данилевский сконфузился: что делать? Лихарев иначе поступить не мог, да и совет его подходящ. Дорого дари — дорого бери. Приосанившись, посол обвел взглядом сидящих вельмож и попросил Сергея:
— Переводите, господин министр... Что же это получается, господа хорошие... Покойный хан Аллакули предложил белому царю мир и торговлю, невольников русских вернул в Россию... Меня, царского посланника, хан Аллакули пригласил к себе, дабы заключить прочный союз, а вы теперь нос в сторону воротите...
Сергей, сосредоточенно вслушиваясь в каждое слово, переводил второпях, прибавляя отсебятину, но тон держал строгий. Данилевский смотрел на лица сановников и видел, как становятся они все серьезнее.
— Когда мы подъезжали к Хиве, — продолжал посол, — хан Аллакули выслал навстречу почетную депутацию из своих слуг... Небось, в ней и кто-то из вас был, а теперь что ж... Или вы думаете, что со смертью хана Аллакули Россия слабее станет? Нет, господа. Российская держава велика и сильна. Она добра, но она и сердита! Я прошу передать молодому хану мое почтительное заявление. Завтра же, если он не пожелает принять меня, русское посольство отправится в обратный путь, и никакая охрана от него мне нужна не будет. Объявляю вам от имени великого белого царя: если кто-нибудь в Хиве позволит напасть на нас, даже просто оскорбит, то от вашего ханства не останется камня на камне. Помните, что русские «в гостях» уже четвертый раз, и дорогу к вам знают!
Сановники хана зашевелились, донесись возгласы
Удивления, и вот уже принялись, один сменяя другого, успокаивать русского посла. Высказав свое искреннее дружелюбие, ловко перевели разговор на подарки... А заговорил министр артиллерии ради достижения цели «семь верст до небес и все лесом», У посла есть и золо то, и серебро, и ткани парчовые и атласные... Данилевский, понимая, в какое затруднительное положение по ставил его Сергей, решил: «А, черт с ним, вспорем чувалы купца Бочарова, у него там все есть!» И Данилевский пообещал не скупиться.
— За этим дело не станет. Как подпишем договор с Рахимкули-ханом, все, что привез, раздарю. Назад с собой в Россию не повезу. Но условия у меня твердые, господа амалдары: вы мне вручаете подписанный договор, а я вам — самое ценное, что у меня с собой.
На рассвете гости стали разъезжаться по домам. Данилевский с Сергеем остались у Юсуф-мехтера. По сол, расчувствовавшись, вынул из кармана часы и по дарил их Юсуф-мехтеру.
XI
Прием русского посланника состоялся через несколь ко дней.
Часа за два до начала приема в Хиву из Гульбак-бага приехало все посольство. Данилевский, как и во время аудиенции с покойным Аллакули-ханом, выста вил на айване подарки: часы, точно такие же, какие получил предыдущий правитель, канделябры, люстру, сукно, саблю в золотых ножнах...
Посол с переводчиком Набиевым в окружении ханских вельмож давно уже были в приемной, но Рахимку ли-хан медлил и появился в тронной вале лишь к полудню. Сел в кресло, холодно улыбнулся камердинеру и Юсуф-мехтеру, Данилевский вошел и представился. Подготовленный к беседе хан повел себя непринужден но.
— Мне показали бумагу от белого царя, — недовольно выговорил Рахимкули-хан. — Мы ее подписывать не станем. Мы напишем другую, мы не согласны с некоторыми условиями вашего предварительного фирмана.
— Смею спросить, ваше величество, что именно вас настораживает? — спросил Данилевский.
Рахимкули-хан, прищурясь, посмотрел в глаза послу, сидящему напротив.
— Дорогой ак-паша, твой государь ведет себя занос чиво. Белый царь считает нас слабой державой, иначе бы он не навязывал нам свои глупости. Почему он требует, чтобы я освободил из рабства персидских невольников? Разве это его дело? Шах Мухаммед о своих людях, живущих в Хиве, не беспокоится, а белый царь льет слезы о них!
— Ваше величество, великому русскому царю до всего есть дело.
— Пусть не сует руки в чужой кипяток, чтобы не обжечься. Это мое пожелание ему. О персидских рабах договариваться не будем. Не нравится мне и другое предложение белого царя. Он желает, чтобы я разрешил жить в Хиве постоянному русскому послу... Этого не будет Вы, русские, живя за тысячу фарсахов от нас, в своем Петербурге, ухитряетесь лезть в наши дела... Что же ждет нас, когда вы поселитесь под самым носом? Все остальные условия мы примем. Мы согласны жить в мире и торговать с вами. Мы пошлем
