— Ох, Мария Николаевна, если бы видели ее: какая она красавица!
— Ну, тогда конечно,—серьезно отвечает она.—Если красавица, то это опасно. Пединститут, кажется?
— Так точно.
— Сейчас мы вашу любовь подогреем,— обещает Маша и делает вызов.— Пединститут? Студентку Глинкину, пожалуйста.
Маша передает мне трубку. Жду минуту, другую. Сгораю от нетерпения поскорее услышать голос Тони. Наконец, слышу:
— Да, я вас слушаю...
— Это я, Тонечка! — кричу в трубку.
— А-а, это ты,— откликается она.— А я думала...
— Что ты думала?
— Да ничего. Просто не ожидала, что именно сегодня позвонишь.
— Да я еще позавчера пытался дозвониться. Помнишь наш разговор? Ну, чтобы Новый год вместе?
— Конечно, помню,— чуть строже говорит Тоня.— Мы ждем. Мы уже покупаем кое-что.
— Ну, как ты тогда? Проводили они тебя?
— Ну, конечно, Марат. Это же культурнейшие люди. Зря ты его так ошарашил. Он обиделся на тебя.
— Ничего, переживет. Гони таких культурных подальше от себя.
— Он несчастный, Марат. От него, оказывается, жена убежала, пока по Сибири странствовал.
— Да, действительно несчастный... Ну, ничего: женится еще раз. Ему только пятьдесят. Еще не все потеряно!
Маша просит, чтобы заканчивал разговор. Тоня тоже прощается со мной:
— Ну, ладно, Маратик, до встречи. Вечером тридцать первого ждем! Целую!
— Я тоже, Тонечка...
Я отдаю Маше трубку. Она кладет ее на место и говорит:
— Огонь пока есть. Напрасно беспокоились.
— Спасибо, Мария Николаевна. Вы меня вот так выручили!
Ну, теперь, кажется, дышать можно. Все мои страхи улетучились, словно их не было. Настораживает только: от кого ждала звонка Тоня? Вероятно, она хотела услышать не мой голос. А может, играет? Почувствовала, что завладела всем моим существом, и играет себе в удовольствие? Ладно, прочь все подозрения. Надо бы ответить на письмо отца из Баку. Два дня уже собираюсь и никак не сяду. Отец рад, что я заинтересовался его тетрадками, и подгоняет: читай, говорит, поскорей, да обменяемся соображениями. Может быть, все-таки есть смысл написать мемуары? Но не до твоих тетрадей сейчас, папа! Не до них! Сын твой, Марат Александрович, отчаянно влюблен. У него до самых насущных дел руки не доходят. На днях Хатынцев недовольно сказал:
— Дорогу-то на аэродром не забыл? А то пойдем, покажу. Говорят, пулемет с осени не чищен.
Я пообещал навести полный блеск в самое ближайшее время. И вообще я чувствую себя в эскадрилье черной вороной среди стаи белых голубей. Для всех существует распорядок, а для меня его нет. Все ежедневно вкалывают на профилактике, а я появляюсь у самолета только в дни полетов. В остальные дни сижу в теплом кабинете замполита, пишу доклад. В часы теоретической подготовки идет серьезный разговор о годовщине полка и массовом вылете всех четырех эскадрилий. Проходят комсомольские собрания, там тоже только и слышишь: поднимем в небо всю технику! Я тоже так думаю. Надо, значит, поднимем!
Но чтобы поднять в воздух все наличие авиамашин, надо привести личный состав полка в полную готовность. Это прежде всего — полная укомплектованность экипажей, стопроцентное здоровье, ни одного больного или «сачка» в санчасти, ни одного «придурка», которых в полку — хоть отбавляй. Один пристроился в ЦАРМе, другой в ПАРМе, третий у старшины в каптерке, четвертый в распоряжении начальника клуба — плакаты и афиши пишет, пятый — полковой почтальон, шестой историю полка составляет... Словом, много таких. И что интересно: сначала авиаторы смотрят на них как на лодырей и лентяев, а потом свыкаются. И вспоминают о их истинном назначении лишь в исключительных случаях. Вот и Хатынцев вспомнил обо мне потому, что начался предполетный ажиотаж. А напомнил ему о том, что у него есть воздушный стрелок и надо его использовать по назначению, наш комэск, майор Чернявин, который вынужден был отдать Меня в распоряжение замполита. А вообще-то Чернявин терпеть не может разного рода «придурков». Особенно начальника клуба и «бездарную», по его мнению, капеллу полкового хора.
В связи с подготовкой к годовщине, не меньше чем о полковом вылете, ведется разговор о подготовке художественной самодеятельности. По вечерам на клубной сцене тесно. Репетирует хор, солисты, декламируют чтецы. «Командует парадом» жена командира полка, Наталья Ивановна. Женщина красивая, обаятельная и властная. Это благодаря ее инициативе и разворотливости полк уже дважды занимал первое место на окружном смотре художественной самодеятельности. И теперь вот Наталья Ивановна готовит к новому году и годовщине полка карнавальные вечера. Жены офицеров принимают в этом активное участие.
Занят в эти вечера и Костя Трошкин. Он танцор. Лучше всех в полку отбивает чечетку. Теперь по вечерам он спешит не к Нине домой, а в клуб, на сцену. Нина невероятно ревнует его к сцене. До недавнего времени Костя хранил свои хромовые сапоги, в которых отбивает чечетку, дома. А теперь держит их в чемодане, в каптерке у старшины. Нина чуть было не бросила их в горящую печь. Костя шутит на счет своих сапог и предупреждает нас:
— Смотри, Марат, не торопись в омут. Это только со стороны — тишь да гладь, да божья благодать. А на самом деле — сложно все.
— Об этом мы с Чары всегда помним,— говорю я ему.— Но ты не обессудь, все-таки мы решили этот новый год встретить не у тебя, а в общежитии у студенток.
— Как так? И Чары тоже едет в Хурангиз?
— Ай, надо посмотреть, как живут,— смущенно отзывается Чары.
— Ну, молодец,— удивляется Костя и тут же спрашивает сам себя: «С кем же мне Новый год встречать? Вдвоем с Ниной?»
— Слушай, братишка,— говорит Чары.— Она будет очень довольна. Она в таком положении. Ты будь внимательней к ней.
Костя предупреждает:
— Смотри, Чары-джан, привезешь в свой аул хурангизскую девушку, отец тебя палкой встретит.
— Я за невестой что ли еду? — сердится Чары.
— Кто еще с вами? — спрашивает Костя.
— Фролов, почтальон наш.
— Мама моя родная! — хохочет Костя.— Вы бы еще взяли Мирошина. Он бы вам учудил какой-нибудь номерок.
Два последних вечера старого года готовились к встрече нового. Гладили гимнастерки и бриджи, начищали до солнечного блеска сапоги. Комэск, хоть и с неохотой, но подписал увольнительные. С увольнительными к нему ходил Чары.
После ужина Чары, Фролов и я отправились к шлагбауму, остановили попутную машину, сели в кузов — и до самого Хурангиза зябли, держась за крышу кабины. Слезли на окраине города. В общежитие притопали часиков в десять вечера. Тут, в связи с наступлением нового года, у подъезда целый комендантский заслон. Сама комендантша с красной повязкой на рукаве и около нее студентки.
— Ну вот, теперь и мне будет поспокойнее,— удовлетворительно встречает нас комендантша.— С наступающим вас, молодые люди.
— Здравствуйте, здравствуйте, тетя Шура,— здороваюсь с ней как со старой знакомой и представляю друзей.
А вот и Тонин голос сверху:
— Мальчики, заходите, мы давно ждем вас!
Поднимаемся на второй этаж. Дверь в комнату девушек тотчас открывается, и оттуда вырывается
