— Когда еще приедешь, Мурад-бек? — спрашивал он угрюмо.
— Не знаю, Кият-ага, — в тон отвечал Муравьев. — Положение с постройкой крепости усугубилось: леса поблизости нет и воды маловато. Не знаю, как посмотрит Алексей Петрович. Может, из Астрахани сосну повезут...
— С Якши-Мамедом как? — с тревогой спрашивал Кият.
— Сына, коли не тяготишься разлукой, возьму с собой. Обещаю тебе сделать из него стоящего человека. Будет твоим хорошим наследником... Ну и сам приезжай. Теперь русские суда часто будут к Челекену ходить. Садись да и подавайся в Тифлис. Всегда буду рад встрече.
— Да, да... Приеду, Мурад-бек. Обязательно приеду, — обещал рассеянно Кият-хан.
— Тут вот, чтобы тебе и народу твоему покойнее было, я заготовил небольшое воззвание, — объяснил Муравьев и достал из сумки письмо. — Муратов, зачитай-ка вслух, — сказал он и подал бумагу. Переводчик встал из-за стола.
— «Старшины иомудов! — начал он с торжественной приподнятостью. — Просьба ваша дошла до главнокомандующего над землями, лежащими между двух морей. Он милостиво взглянул на ваш народ. Видя преданность вашу и сострадая о вашем бедном положении, он послал меня к вам для лучшего узнания вас и дабы более увериться в искренности наших намерений... Я знаю бедность и нужды ваши и требую содействия вашего к исполнению видов наших, клонящихся единственно к нашему благу.
Некий старец, отходя в вечную жизнь, завещал детям своим жить дружно; он приказал принести к себе пучок стрел и, не развязывая их, велел сломать его: никто из них не мог сего сделать; когда же он, развязав пучок, дал каждому по одной стреле врознь, то все стрелы сломали поодиночке.
Так и вы, люди храбрые, презирающие смерть, вместе сильные, но врозь слабые, будете вечно несчастливы в бедны, пока не соберетесь под начальство единого из вас, вами же избранного, коего ум, опытность и честность были бы вам известны. Кият-ага, пользующийся доверенностью России, назначен для собрания вас. Он жертвовал всем: и спокойствием, и имуществом, и связями для вашего блага. Будьте признательны, жертвуйте всякий десятой долей того, чем он пожертвовал, и скоро земля ваша будет процветать торговлей и пышностью. Дремлющие силы ваши проснутся, и вы будете грозою ныне обижающих вас. Вот мой совет: соберитесь к старшему из вас, рассмотрите мысль мою, основанную на многих опытах. Буде она понравится вам, отдайте Кияту должное почтение, буде нет, оставайтесь по- прежнему и не жалуйтесь на судьбу, карающую вас. Всякому из вас предстоит две дороги; да изберет себе всякий ту, которая ему понравится. Я вам предсказал будущее ваше и в том и в другом случае исполнил долг свой: осталось вам о себе подумать. Думайте и не теряйте времени в исполнении»,— Все, Николай Николаевич, — дочитав, тихо сказал Муратов. — Если что непонятно, я готов пояснить.
— Все понятно, — облегченно вздохнул Кият.
Утром пакетбот, приблизившись к Челекену, бросил якорь. Кият и Таган-Нияз распрощались со всеми, взяли с собой Якши-Мамеда, чтобы он простился с матерью, и отплыли на баркасе к острову. Пришлось еще два дня стоять в ожидании Киятова сына. С севера задувал холодный порывистый ветер: моряки побаивались, как бы не разразился ураган.
Наконец-то возвратился Якши-Мамед, привез несколько ковров для Муравьева и главнокомандующего. Полковник пожурил его за долгое отсутствие и велел поднимать паруса.
При нарастающем ветре русские суда прошли мимо Челекена и скрылись в морской туманной дали.
ШТОРМ
Вскоре разыгрался такой шторм, какого не видывали Туркмены в последнее полстолетие. Со стоянок сорвало несколько киржимов и унесло в море. Ураган сорвал на Челекене четыре кибитки. Они, как перекати-поле, промчались по острову и бросились в ревущие волны. Все восточное побережье замутнело от песчаной пыли. Солнце, лишенное лучей, выглядело круглой дыней, И не только туркменский берег утопал в пыли и ревел разъяренными волнами. Шторм охватил и западное побережье.
В дербентской гавани в этот день бросил якорь шкоут астраханского купца Аджи Абдуллаева, доставивший Куринскому полку более двух тысяч четвертей муки и пшена. Купец, с трудом переправившись на берег, поспешил к командиру полка, чтобы подполковник дал людей на разгрузку судна.
Дербент выглядел неприветливо. Крепость на горе была окутана желтым пыльным облаком, раскачивались и трещали в низине деревья. На улицах — ни души. Аджи-ага, шатаясь от резких порывов ветра, бьющего то сбоку, то в лицо, кое-как добрался до казарм куринцев. Его провели в канцелярию. Днем в ней горела свеча — такое ненастье стояло на улице. Швецов, с пожелтевшим лицом, изнеможденным лихорадкой, кутаясь в сюртук, не сразу понял, что надо тут купцу-персиянину. И только когда до него дошло, что купец доставил хлеб, он немного оживился. «Слава те господи», — проговорил Швецов, выходя во двор и оглядывая рейд. Было видно, как бросало из стороны в сторону, словно огромный челнок, купеческий шкоут. Несколько баркасов, загруженных мешками, продвигались от судна к берегу. Швецов кликнул дежурного офицера и приказал направить на выгрузку провианта взвод пехотинцев, Зазвучала команда. Из казарм выскочили солдаты, строясь в две шеренги. Однако их помощь не понадобилась.
Над морем, в светящейся мгле, вдруг что-то тяжко ухнуло. Несколько деревьев с треском повалилось наземь возле самых ворот. Где-то дзинькнуло стекло, и дикие вопли донеслись с берега. Люди на берегу махали руками и звали на помощь. Куринцы бросились к морю. Но поздно. Шкоут сорвало и понесло навстречу ревущим валам. Было видно, как на судне метались моряки и ничего не могли сделать: шкоут уносило все дальше и дальше, и, наконец, его вовсе скрыла черная штормовая мгла.
На шкоуте остались штурман Баранов, унтер-офицер Томилин, шесть матросов и один солдат.
Прежде чем ошеломленный случившимся штурман пришел в себя, «Святой Иоанн» вынесло, как спичечный коробок, в открытое море. Шкоут начерпался воды: все трюмы были залиты, и оставшиеся две трети солдатского провианта мокли в соленой морской жиже. Матросы сами, без команд, догадались, что надо любым способом поднять паруса. Раскачиваясь на вантах, шестеро полезли вверх к полотнищам. Шкоут то раскачивался с боку на бок, то зарывался в волны бушпритом. Мачты падали, выпрямлялись, снова падали. Люди удерживались на них чудом. А грузный и косматый штурман Баранов, глядя вверх, выкрикивал команды и беспрестанно крестился.
Паруса удалось поднять и стать к рулю, но судно, подхваченное ветром, не поддавалось управлению. Напрасно штурман пытался поставить шкоут по компасу и взять направление на юг, к острову Сара. Судно уносило на восток.
Наступила ночь. Фонари гасли. Зажигая их, Баранов боялся, как бы огонь не перекинулся на надстройки, да не начался пожар — тогда верная гибель. Шкоут, стремглав, несся в темноте. Волны перекатывались через палубу, бились о стенки надстроек и заплескивались в трюмы.
Ночь экипаж «Святого Иоанна» провел в безуспешной борьбе со стихией. Наутро моряки не знали, в какой точке Каспия они находятся, куда направлять судно.
К следующей ночи люди валились от усталости, падали и тут же засыпали. Через час их будили.
Пробираясь к каюте, Баранов в темноте слышал, как сорвало один из парусов. Страшным огромным крылом он промел по палубе, сбив с ног несколько матросов. В свисте ветра штурман едва расслышал их крики и с тупой покорностью подумал: «Выбросило за борт». Парус шлепал на ветру, ударял по борту, и невозможно было закрепить его.
На рассвете, когда стали различимы очертания предметов, Баранов пересчитал людей и облегченно вздохнул: все были целы, никого за борт не выкинуло.
— Ну, поднажмем, братцы! — прокричал он, приободрившись. — Бог не выдаст — свинья не съест! Так, кажется, говорят татары... — И вдруг страшно завопил: — Берег! Руби мачту!
В развидневшейся мгле был виден быстро приближающийся берег. Словно бешеный скакун, шкоут несся к нему. Унтер Томилин схватил топор и принялся с размаху рубить мачту. Он успел сделать несколько взмахов. Сильный подводный удар опрокинул моряков на палубу. Судно вдруг закружилось, как в водовороте, затем боком понеслось прямо на песчаные дюны.
Молча передвигаясь, затравленно глядя на бугры, моряки вцепились руками кто за что, чтобы при
